Сургут, Тюменская область, Россия
Россия
Рассматриваются возможности использования методологии конструктивизма в современной символической политике. Анализируются работы современных авторов, которые ее развивают. Указаны противоречия, содержащиеся в этой методологии. Конструктивизм позволяет маскировать подлинный экономический интерес политических субъектов второстепенными обстоятельствами, например, культурными связями национальной общности. Сделан вывод, что стирание границы между основными и второстепенными факторами формирования наций и национализма делает возможной произвольную трактовку сущности гражданской идентичности и патриотизма. Это превращает методологию конструктивизма в удобное средство символической политики.
символическая политика, гражданская идентичность, национальная идентичность, патриотизм, конструктивизм.
Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ, проект № 18-411-860001
В конструктивистских теориях решающая роль в формировании национальных государств отводится национализму. И этот подход стал одним из признанных в политической науке. Как отмечает Т.А. Алексеева: «В последние три-четыре десятилетия зародилось такое явление, как методологический национализм (отождествление идеи общества и формирования национального государства в эпоху Модерна)» [1, с. 622].
Национализм в этих теориях рассматривается как целенаправленная социальная инженерия, и концепт патриотизма занимает важное место в этой инженерии формирования национальной идентичности. Один из конструктивистов Э. Хобсбаум пишет: «Нация есть социальное образование лишь постольку, поскольку она связана с определенным типом современного территориального государства, с "нацией-государством", и рассуждать о нациях и национальностях вне этого контекста, на мой взгляд, не имеет смысла. Кроме того, я вслед за Геллнером склонен подчеркивать ту роль, которую играют в процессе формирования наций искусственное конструирование, целенаправленное изобретение и социальная инженерия» [6, с. 20].
В свою очередь, взгляды Э. Геллнера, на которые ссылается Э. Хобсбаум, можно назвать своего рода «культурным фундаментализмом».
Как объясняет Э. Геллнер, сходства и различия в культуре, как критерии идентификации, существовали на всем протяжении истории, от аграрного общества до современного. Именно это сходство и различие, составляющее основу общности различных групп людей, в конце концов, легло и в основу формирования наций. Правда, произошло это не сразу, поскольку первоначально эти культурные сходства и различия не имели необходимой социальной силы, чтобы служить способом идентификации. Поэтому длительное время их замещали другие, весьма разнообразные, способы идентификации, поддерживаемые государственными институтами. Лишь с наступлением эпохи индустриализации, стирающей, в том числе благодаря общей системе образования, субкультурные границы, формируются предпосылки для образования на этой основе национальной идентичности.
Поэтому, например, к одной нации могут себя относить люди, проживающие в разных государствах: их объединяет общая культура, которая и составляет содержание идентичности. Соответственно, под нацией Э. Геллнер предлагает понимать то, что «относится к сообществам, объединенным общей культурой и отличающимся от соперничающих или враждующих сообществ различиями в культуре» [3, с. 9].
Экономическая предпосылка в виде появления индустриального общества создает необходимые культурные условия для появления национализма. К числу таких условий Э. Геллнер относит, во-первых, культурную однородность сообщества. Во-вторых, культура этих сообществ должна быть достаточно высокой – письменной. В-третьих, – эти сообщества должны быть многочисленны и сильны, поскольку институты культуры требуется поддерживать и развивать [3, с. 9].
Но, помимо этих объективных предпосылок, необходима и субъектная деятельность. Поэтому сами нации формируются целенаправленным политическим конструированием. И политическое средство этого конструирования – национализм. По определению Э. Геллнера, «… национализм является очень специфической разновидностью патриотизма, которая распространяется и начинает доминировать только при определенных социальных условиях…» [3, с. 280].
Поскольку образование наций становится результатом развития производства (индустриализации), а признание первичности способа производства перед другими факторами является основой марксистского подхода, то свою теорию Э. Геллнер считает возможным, разумеется, с существенными оговорками, называть марксизмом и «историческим материализмом» [3, с. 8].
Развивая методологию Э. Геллнера, Э. Хобсбаум объясняет условия появления национализма, как этой субъектной предпосылки формирования наций, политическими факторами. Главным таким фактором стала демократизация и переход к всеобщим выборам в последней трети XIX в. Предоставление хотя бы минимальных политических прав населению означал, уже нельзя было рассчитывать на автоматическую лояльность. Между тем, в условиях начавшихся мировых конфликтов, была необходима именно массовая поддержка. Стала нужна легитимность нового типа. Самым удобным способом легитимности стала идентификация всего народа, независимо от социального положения, с нацией, что и составило содержание националистических теорий [6, с. 132–133].
Решающую роль в возникновении национализма, по Э. Хобсбауму, играет доминирование культурной элиты, обладающей лингвистическим и административным языком, что обеспечивало единство нации на основе лингвистической идентичности [6, с. 62].
Пользуясь этим доминированием, элита создают идеологему, формирующую национальность. Такой идеологемой является концепт патриотизма и «… государства тем больше нуждались в гражданской религии - «патриотизме», что одна лишь пассивная покорность их граждан становилась теперь совершенно недостаточной» [6, с. 136]. Патриотизм, таким образом, становится своего рода эффективным инструментом конструирования новой воображаемой реальности.
При этом конструктивистская практика отнюдь не рассматривается в негативном ключе. По мнению конструктивистов, знание закономерностей развития национализма и формирования национальных сообществ, позволяет легальной власти эффективно формировать гражданскую идентичность, гражданский патриотизм и успешно противостоять националистическому экстремизму. «Патриотизм, опирающийся исключительно на идею государства, – пишет Э. Хобсбаум, – может быть порой весьма эффективным, ибо само существование и сами функции современного территориального правового государства постоянно вовлекают жителей в его дела и таким образом формируют совершенно особый институциональный ландшафт, который составляет внешнюю обстановку их повседневной жизни и во многом определяет ее содержание. Один лишь факт существования нового национального государства в течение нескольких десятилетий – а это меньше чем средняя продолжительность человеческой жизни, - может оказаться достаточным для того, чтобы у граждан выработалась, по крайней мере, привычка к самоотождествлению с этим государством» [6, с. 138].
Конечно, существует опасность перерастания национализма в экстремизм, а патриотизма – в шовинизм: «Демократизация политики как таковая (то есть превращение подданных в граждан) способна породить популистское сознание, в некоторых аспектах почти неотличимое от национального и даже шовинистического патриотизма, ибо, если «эта страна» в известном смысле моя, то я с большей готовностью ставлю ее выше других стран», – отмечает Э. Хобсбаум [6, с. 141].
В качестве примера радикализации патриотизма в сторону шовинизма Э. Хобсбаум приводит Первую мировую войну, в ходе которой «правительства воюющих держав были удивлены в 1914 году, когда обнаружили, что граждане их стран в яростном (хотя и недолгом) порыве патриотизма массами бросаются к оружию» [6, с. 141].
Тем не менее, в самих текстах конструктивистов мы встречаем ряд противоречий.
Как известно, один из основоположников конструктивизма Б. Андерсон, предложил следующее определение нации: «Это воображенное политическое сообщество, и воображается оно как что-то неизбежно ограниченное, но в то же время суверенное» [2, с. 47]. Но затем, объясняя возникновение национализма и национальных государств на примере Латинской Америки, он в качестве их предпосылок указывает, в первую очередь, на создание колониальными администрациями территориальных единиц, которые со временем стали самодостаточны в экономическом отношении и, «под влиянием географических политических и экономических факторов они обрели со временем более прочную реальность» [2, с. 113]. Другим решающим фактором, по его мнению, стало распространение идеи национализма креольской элитой, а также влияние идеологии Просвещения [2, с. 131].
Вероятно, указанные факторы в виде специфики административного устройства и особенностей культурного становления местной элиты – важные факторы формирования национализма, а затем и национальных государств. Но ведь они, очевидно, являются вторичными, а основные следует искать, как представляется, в более существенной – экономической сфере.
Причем сам Б. Андерсон мимоходом приводит факты, в гораздо большей степени объясняющие причины взрыва национального самосознания и начало борьбы за независимость, чем пресловутые особенности административного устройства. Например, он сам описывает политику Испании в отношении колоний, в результате которой «например, Мексика в начале XVIII в. приносила Короне годовой доход в размере около 3 млн. песо. Но уже к концу столетия эта сумма возросла почти в пять раз и достигла 14 млн.» [2, с. 111]. Но почему-то не эти очевидные объективные предпосылки формирования антиколониального политического сознания, связанные с грабительской политикой метрополий, оказываются в центре внимания Б. Андерсона.
Соответственно, в этом случае лишаются реальной опоры, концептуально «провисают» такие категории, как «национальная идентичность» и «патриотизм». Не случайно, поэтому Б. Андерсон вынужден затем связывать патриотизм не с конкретно-историческими политическими аспектами формирования гражданственности на основе осознания общего интереса, а просто отождествлять его с универсальным эмоциональным состоянием любви к Родине [2, с. 240–241].
Ограниченность конструктивистской методологии можно проиллюстрировать приведенным выше примером из работы Э. Хобсбаума о неожиданном даже для своих правительств «яростном порыве патриотизма» с началом Первой мировой войны. Как уже говорилось, Э. Хобсбаум рассматривает его как результат социального конструирования элитами. На самом деле ничего необычного в этом порыве нет, если учтем причины мировой войны. Она была развязана империалистическими державами за устранение экономических конкурентов и передел колоний. Но и в том, и в другом объективно была заинтересована значительная часть населения этих стран, получавшая свою долю, в том числе и от эксплуатации колоний. Это и объясняет, главным образом, патриотический энтузиазм граждан Англии, Франции и Германии на фронтах Первой мировой. На долю социального конструирования оставалось лишь оформление этой объективной предпосылки в патриотически-шовинистическую идеологию. Что же касается Российской и Австро-Венгерских империй, то интересам основной части граждан, которые были втянуты в нее элитой, она не отвечала. Отсюда и быстрое завершение «яростного порыва патриотизма».
Но нашей задачей не является критика методологии конструктивизма, тем более, что она уже неоднократно звучала в работах других авторов. Так, нам кажется совершенно справедливым упрек в адрес этих теорий в увлечении волюнтаристской методологией [5]. Мы же хотим обратить внимание на идеологическую подоплеку идей западных конструктивистов.
Например, как отмечалось выше, Э. Геллнер относит свою теорию к марксизму. Но марксизм ведь отнюдь не сводится к тривиальной идее о роли способа производства, как это трактует Э. Геллнер. Основная идея марксизма заключается в объяснении этим способом производства сущности экономических отношений собственности и власти, и, вытекающего из них экономического положения и экономических интересов классов. Достаточно открыть первую страницу «Манифеста Коммунистической партии», чтобы убедиться в этом. Именно это разное социальное положение и разные экономические интересы создают в одном и том же обществе разные культуры, а не наоборот. И век индустриализма или постиндустриализма это никак не отменяет. Не нужно даже быть марксистом, чтобы учитывать эту роль социально-экономических отношений, объективный интерес групп людей и содержание их культуры, которую Э. Геллнер, на самом деле, не принимает во внимание.
Зато этот логический кульбит позволяет ему далее оперировать культурными коммуникациями, непринужденно заменяющими все иные виды социальных связей, объявляемые автором анахронизмом. В результате культурная общность становится главной, определяющей в национальной идентичности [3, с. 275].
Конечно, культурная общность в существовании наций значит очень многое, но можно ли считать ее первичной? Если этнический русский, или этнический украинец принимает гражданство, например, Канады, и становится патриотом этой страны, готовым защищать свою новую общность даже с оружием в руках, разве это результат принятия культуры этой общности? Нет, – это результат того, что объективные интересы этого человека – бизнес, безопасность семьи и пр. – напрямую связаны теперь с интересами его новой родины. Культурная же общность лишь обеспечивает необходимые коммуникации для осознания и обеспечения этих интересов.
Умозрительные научные теории, в силу удобного произвольного оперирования, достаточно быстро становятся политическими идеями. Это произошло и со взглядами Э. Геллнера, оказавшимися особенно востребованными в эпоху глобализации, и которые стали особенно активно продвигаться после создания в 1993 г. в Пражском университете по инициативе Дж. Сороса Центра по исследованию национализма.
Основополагающий тезис Э. Геллнера, заключающийся в том, что «…люди желают быть политически едиными со всеми теми, и только с теми, кто принадлежит к той же культуре» [3, с. 126–127], стал обоснованием политического единства западного мира на основе, якобы, культурной общности. Неважно, что, например, Великобритания и Новая Зеландия – это разные государства и даже разные нации. Это разделение возникло просто из-за большего удобства, в силу географической удаленности. Гораздо более важной, первичной, являются культурная общность, объединяющая народы и правительства этих стран [3, с. 275].
На самом деле в основе единства западного мира лежит общий экономический и политический интерес составляющих его государств, и интерес, который не всегда удобно афишировать. Здесь и приходят на помощь конструктивистские идеи, камуфлирующие их в «одежды» культурной общности.
Используя этот тезис, далее уже можно обосновывать «западную» идентичность, вытекающие из нее «блоковые» политические интересы государств и, соответственно, – необходимость формировать патриотическое сознание, возвышающееся над его национально-государственной ипостасью.
И наоборот, отсутствие культурной общности народов бывшей Российской империи, так и не преодоленной в эпоху СССР, является, по мнению Э. Геллнера, предпосылкой распада государства [3, с. 15]. Почему Великобританию и Новую Зеландию связывает культурная общность, а народы СССР – нет, Э. Геллнер при этом не поясняет. Наверное, еще труднее было бы объяснить сегодняшнюю ситуацию, когда Россия и Украина не просто образовали разные государства, но еще оказались в ситуации глубокой конфронтации. Хотя их культурная общность не вызывает сомнений.
Распад СССР, равно как и «взрыв этничности» в современном мире вообще, Э. Геллнер объясняет именно необходимостью каждой культурной общности иметь собственное государство. По его мнению, это объективный процесс, неизбежно порождающий национализм данных общностей и их стремление к государственному обособлению, поскольку «национализм – это, прежде всего, политический принцип, суть которого состоит в том, что политическая и национальная единицы должны совпадать» [3, с. 23].
Правда, применяют этот принцип конструктивисты почему-то только к государствам незападного мира, полагая очевидно, что в них нации собраны насильственным образом. Что, например, Б. Андерсон иллюстрирует концепцией о политике принудительной русификации в Российской империи [2, с. 159–162]. Но ведь если империя объединяет нации насильственно, то столь же оправдан и неизбежен ее распад.
Для подобных наций, претендующих на выход из бывшего общего государства и формирующего собственную националистическую государственность, придумана теория, которую можно назвать либеральным субкультурным национализмом.
Субкультурный национализм, провозглашающий первичность культурной общности перед национальной, по сути дела, стал теоретическим обоснованием необходимости распада большинства государств незападного мира. Если либеральный национализм конца XIX в. конституировал единую гражданскую нацию, то либеральный субкультурный национализм направлен на ее ликвидацию. В этом случае он становился инструментом дезинтеграции государства, как это произошло в случае с СССР.
Только на первый взгляд субкультурный национализм является продолжением политики «мульткультурализма». На самом деле, между ними существует принципиальная разница. «Мультикультурализм», одним из форм которого была и советская национальная политика, предполагавшая образование культурно-национальных автономий, национальную проблематику ограничивал исключительно сферой культуры, в крайнем случае, административно-территориально ее оформляя.
Субкультурный национализм, в отличие от этого подхода, переводит проблематику национальной культуры в пласт политического бытия. Причем концепту патриотизма здесь отводится важнейшая функция в конструировании (с активным использованием исторической мифологии) субнационалистического политического мировоззрения.
Поскольку Б. Андерсон, Э. Геллнер и их последователи не объясняют в рамках субкультурного национализма, как определяются границы культурных общностей, то дробление наций и национальных государств может продолжаться сколь угодно долго.
Логика развертывания субкультурного национализма и националистического патриотизма, как его инструмента, примерно следующая. На первом этапе обосновывается необходимость сохранения самобытности национальной субкультуры и языка. На втором этапе эта необходимость переводится в политическую плоскость, и ставится задача обретения политических институтов, которые только и в состоянии эту самобытность обеспечить. На этом этапе под предлогом обеспечения политического плюрализма и толерантности предоставляется право на представительство этнической группы в парламенте, которое объявляется основополагающим принципом демократии [4, с. 182–185]. Фактически же, это – возвращение к сословному представительству по этническому основанию, в корне противоречащее принципам классического либерализма.
На третьем, завершающем, этапе формируется субкультурный националистический патриотизм, идеологически конституирующий самосознание национальной субкультурной группы. Поскольку, как правило, речь идет о сосуществовании этой группы на «своей» территории с представителями других национальностей в масштабах государственного образования, то обычно элементом концепта субкультурного националистического патриотизма становится защита тезиса об особой роли в истории, и поэтому – особом, привилегированном положении, как «титульной нации». В этом случае, патриотизм «титульной нации» обычно заявляет претензию на превращение в доминирующий способ идентификации и патриотизма для всех этнических групп на территории государства. И, наконец, патриотическое долженствование на этом этапе получает максимально эмоциональную окраску за счет сконструированной исторической мифологии.
Примерно такой путь прошло формирование националистической идеологии, например, в большинстве государств на постсоветском пространстве, сначала в рамках Советского Союза, а затем на этапе самостоятельного существования. Эта идеология активно используется политическими элитами некоторых из них для «натравливания» своих народов на Россию путем сочинения и раскручивания всевозможных «исторических» обид и мифов. И в основе этого лежит конструктивистская методология, искусно «размывающая» границы между основными и второстепенными факторами формирования наций и национализма, что делает возможным произвольную трактовку сущности гражданской идентичности и патриотизма. Это превращает методологию конструктивизма в удобное средство символической политики. Поэтому конструктивизм для антироссийских политических сил превратился сегодня в основной и любимый методологический инструмент такой политики.
1. Алексеева Т.А. Современная политическая мысль (XX-XXIвв.). Политическая теория и международные отношения: Учеб. пособие для вузов. [Текст] /Т.А. Алексеева. М.: Аспект Пресс, 2015. 623 с.
2. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма /Пер. с англ. В. Николаева; вступ. ст. С. П. Баньковской. [Текст] /Б. Андерсон. М.: Кучково поле, 2016. 416 с.
3. Геллнер Э. Нации и национализм: Пер. с анг. /Ред и послесл. И.И.Крупника. [Текст] /Э. Геллнер. М.: Прогресс, 1991. 320 с.
4. Даль Р. О демократии /Пер. с англ. А.С.Богдановского; под ред. О.А.Алякринского. [Текст] /Р. Даль. М.: Аспект Пресс, 2000. 208 с.
5. Семенов Ю.И. Торопиться с заупокойной молитвой по этносу вряд ли стоит (Об основных идеях книги В.А.Тишкова «Реквием по этносу. Исследования по социально-культурной антропологии. М. 2004) // Философия и общество. 2006. Выпуск №2(43).URL:https://www.socionauki.ru/journal/fio/archive/2006_2/ (дата обращения: 17.05.2018).
6. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. Пер. с анг. А.А.Васильева. [Текст] /Э. Хобсбаум. СПб.:Алетейя, 1998. 305 с.
