Принятие башкирами русского подданства, процесс которого шел с середины XVI до начала XVII в., не привело к существенному изменению уже действовавшего в этот период времени порядка землевладения на территории исторической Башкирии. Напротив, Московское государство признало за башкирскими общинами вотчинное право на занимаемые ими земли [15, с. 798]. Указанную генетическую особенность формы башкирского землевладения в свое время отмечал министр государственных имуществ Российской империи П. Д. Киселев: «…башкирцы владели своими землями неограниченно до присоединения их к России и со времен Иоанна IV почитались вотчинниками» [21, с. 81]. Историк Б. А. Азнабаев усиливает аргументацию указанной точки зрения тем, что определяет те жалованные грамоты, которые согласно башкирским шежере (генеалогическим записям) [12, с. 37] Иван IV дал главам башкирских родов при принятии ими российского подданства, как декларации о соблюдении прежних традиционных институтов башкир, в том числе и вотчинного права на земли [2, с. 247]. Подобная прочно устоявшаяся в научной литературе точка зрения порождает необходимость рассмотрения вопросов становления и развития вотчинного права как института обычного права башкир.
Проблема, кроющаяся в методологически-познавательной плоскости, заключается в том, что при изучении генезиса права, его отдельных институтов, исследователю требуется заранее вооружиться определенной концепцией происхождения права. Однако в целях всестороннего освещения проблем генезиса вотчинного права башкир, на наш взгляд, следует учитывать плюрализм подходов к пониманию права, соответственно, обычное право необходимо рассматривать не только, как санкционированное государством совокупность обычаев, что характерно для юридического позитивизма, но и как самостоятельный исторический тип права – «архаическое (традиционное) право» [11, с. 137]. Подобный подход несомненно является методологически верным, если учитывать то, что речь идет о средневековом периоде, где обычаи и писаные правовые акты обладали равной юридической силой, взаимозаменяли и взаимодополняли друг друга. Исходя из обозначенной выше нами методологии (плюрализма подходов к правопониманию), в настоящей статье будет предпринята попытка поиска условной точки, некоторой черты, с появления которой корректно судить о возникновении и формировании вотчинного права как обычно-правового института, а также решения вопроса становления института вотчинного права в том в виде, в котором он дошел до российского периода своего развития. 
Следует отметить, что одним из ключевых понятий в рассматриваемой теме является «волость». Так, Ф. А. Шакурова применительно к башкирскому обществу XVII-XVIII вв., проанализировав комплекс документальных источников, сделала заключение о том, что понятие «волость» фигурировало в трех значениях: 1) волость – земельно-вотчинная организация; 2) волость – административная единица; 3) волость – этническая общность (род). Причем при соотношении трех указанных значений «волость», как земельно-вотчинная организация, могла совпадать с «волостью-административной единицей» и «волостью-родом». Подобное сходство объясняется тем, что вотчинная и волостная организация башкир зиждились на родовом (клановом) принципе. Необходимо подчеркнуть, что если руководствоваться широким подходом к понятию «волость», которая не связывает его исключительно с российской административной единицей, то правомерно будет утверждать не о происхождении волостей вследствие их учреждения на территории Башкирии царской властью, а о процессе постепенного вхождения волостей в политическую систему Русского государства [21, с. 34, 41, 46]. 
Таким образом, можно сделать вывод о том, что субъектом вотчинного права является прежде всего башкирский клан (по крайней мере в условиях еще неразделенной родоплеменной земельной территории), а объектом, соответственно – земли, находящиеся в коллективной (корпоративной) собственности башкирских кланов (волостей) с их правом наследуемого владения (родовая вотчина). 
В целом вопрос происхождения вотчинных прав башкирских кланов лежит в плоскости проблемы их источников. Поэтому, руководствуясь положениями современной правовой науки о трактовках понятия «источники права», мы предпримем попытку разрешить вопрос так называемых «первичных» источников права и способов закрепления норм в позитивных предписаниях применительно к институту вотчинного права башкир. 
Первичными прежде всего являются источники права в материальном и идеологическом смысле. В юридической литературе под ними в первом значении понимаются экономические, политические, социальные и иные условия жизни общества, то есть факторы, которые определяют содержание правовых норм. В силу того, что настоящая статья не претендует на реконструкции полной картины генезиса вотчинного права с учетом всех факторов, то осветим лишь политические и социальные условия, которые могли быть одними из причин, обусловившие возникновение и содержание вотчинного права башкир.
Вопрос о земельной собственности является важнейшим вопросом организации любого общества. Утверждение и функционирование какой-либо из форм собственности осуществляется на базе соответствующего типа общества с присущим ему социальными отношениями. У башкир традиционно доминировали горизонтальные связи, отсутствовала жесткая стратификация, иерархия, соответственно, развитие общества происходило в сторону усложнения внутриобщинных структур без появления структур надобщинных. Политически башкирский социум был организован в виде акефальной (от греч. akephalos – «безглавый») политии, которая состояла из горизонтально интегрированных самоуправляющихся кланов.  Б. А. Азнабаев пишет: «Исследование башкирского общества XVII–XVIII вв. свидетельствует о преобладании горизонтальных социальных связей, повлиявших на формирование у башкир особой формы безгосударственной политии, которая внешне представляла собой союз разрозненных автономных родоплеменных структур. Однако, несмотря на слабую централизацию, эта форма политического объединения не только консолидировала этнос для противостояния внешним угрозам, но и вырабатывала и поддерживала общие для всех сегментов данной структуры правовые традиции, культурные ценности и политические стратегии» [2, с. 346]. Представляется, что именно на базе подобного типа общества, организованной в виде безгосударственной политии с горизонтально интегрированными самоуправляющимися кланами, сложилась и утвердилась система башкирского землевладения и землепользования. 
Вместе с тем анализ отрывочных сведений, содержащихся в различных источниках, позволяет историкам судить о существовании некогда у башкир своей княжеской династии. Так, в 1320 г. францисканский миссионер, Иоганка Венгр, который «с двумя братьями-венграми и одним англичанином дошли до Баскардии, большого народа, подчиненного татарам…и оставался там 6 лет непрерывно», в подробном отчете о своей миссионерской деятельности писал: «Государя же всей Баскардии с большей частью его семьи мы нашли совершенно зараженным сарацинским заблуждением…» [3, с. 92]. Однако, после 1320 г. известия о башкирских правителях исчезают, соответственно, на смену иерархической структуре, вертикальной власти («государь всей Баскардии»), приходит акефальная полития. На наш взгляд, именно с началом трансформации, перехода от вертикальной структуры общества к горизонтальной, с разложения и деградации надобщинных политических структур и, наоборот, с усложнения и усиления внутриобщинных связей можно утверждать о формировании института вотчинного землевладения башкир. 
Теоретически, если брать в расчет только юридический аспект, наличие вертикальной иерархической политической структуры общества предполагает постановку вопроса о так называемом «верховном» собственнике земель, находящихся под одной властью. Так, согласно учению о разделенной собственности (dominium divisum) право собственности разделено между сеньором (сюзереном) и его вассалом. При этом первому принадлежала верховная собственность, второму – собственность подчиненная, но никто из феодальных собственников не обладал всей возможной полнотой прав на вещь [7, с. 108]. Однако, в вотчинном праве башкир мы не найдем субъекта, которого можно было бы положительно квалифицировать в качестве единоличного собственника с правом распоряжения всей вотчиной клана.  Анализ земельных отношений XVII – XVIII вв. показывает, что попытки башкирских старшин узурпировать это право рассматривался другими башкирами-вотчинниками как нарушение порядка землевладения, что нередко вызывало коллективные протесты, а также, в ряде случаев, вооруженные восстания [2, с. 176].  
Представляется, что примерно с середины XIV в. начинают складываться те социальные и политические условия, которые обеспечили благоприятную почву для возникновения основных слагаемых башкирского кланового землевладения: субъектность волости, выступающая в качестве собственника кланово-родовых земель в частно-правовой сфере; наличие земли, как объекта коллективного владения всех членов общины того или иного клана. Однако, в то же время волости-кланы выступали как самоуправляющиеся политические структуры. Ярким примером тому является факт принятия башкирами русского подданства, процесс которого происходил шертованием Ивану IV и последующим царям главой каждого клана в отдельности, а не делегированным органом, представлявшим бы интересы всего башкирского народа. Власть клана распространялась на собственную строго очерченную вотчинную территорию. В таких условиях на каждой территории клана возникают органы самоуправления: йыйын (сход), племенное ополчение, суд. Исходя из этого, вотчинное право башкир необходимо рассматривать как комплексный обычно-правовой институт, включающий в себя помимо норм, касающихся порядка землевладения и землепользования (частно-правовой аспект), также нормы, регулирующие отношения вотчинного управления (публично-правовой аспект).  
Стоит отметить, что обозначенная нами начальная точка является довольно условной. Поскольку утверждение новой формы собственности в изменившейся структуре общества не могло произойти в одночасье, то указанная точка является хронологически неопределенной. Таким образом, о возникновении вотчинного землевладения в Башкирии можно говорить, начиная приблизительно с середины XIV в., когда исчезают известия о существования у башкир собственных правителей. 
Под источниками права в идеологическом или идеальном смысле в юридической литературе принято считать правосознание, правовую идеологию. Понятие «источники права» в идеологическом смысле «раскрывается в правовых идеях и взглядах на право, в представлении о праве, играющем немаловажную роль в процессе формирования позитивного права» [6, с. 39]. До нас дошел ряд историко-литературных памятников, из которых мы можем черпать сведения об идеализированном представлении башкир относительно различных политических и правовых явлений, в том числе о происхождении вотчинного права. 
Согласно башкирским преданиям и хроникам, родоначальником вотчинного права был сам основатель Монгольской империи – Чингиз-хан. Русский лексикограф В. Даль зафиксировал факт бытования у башкир данной мифологемы в XIX веке: «Народ башкурт разделился с незапамятных времен на племена или, как их называют у нас, на волости; у каждой волости свой уран, отклик, рукоприкладный знак, свое дерево и птица, розданные, как верит народ, самим Чингиз-ханом…» [8, с. 328]. Шежере башкирских племен Усерган, Бурзян, Кыпсак и Тамьян сообщают: «…Через поверенного по делам просили милостивого великого царя разрешить высочайшим повелением разделить между четырьмя племенами земли, воды и леса, оставшиеся [нам] в наследство от наших дедов, [которые], будучи под покровительством хана Чингиза Темучина, [получили эти земли] с благосклонного разрешения великого Темучина хана Чингиза» [12, с. 79]. Аналогичный сюжет можно обнаружить и в шежере крупного башкирского клана Табын [12, с. 156]. 
Особый интерес для целей исследования представляет ранний письменный памятник башкир «Кысса-и Чингизхан» («Сказание о Чингиз-хане»), входящий в состав сборника «Дафтар-и Чингиз-наме». Сказание повествует нам о юном Чингизе, который, спасаясь от мести своих братьев, укрывается в неизвестном месте. На поиски будущего «Сотрясателя Вселенной» отправились ряд вождей башкирских родов, которые в итоге его отыскали и провозгласили его своим ханом. В знак благодарности Чингиз даровал вождям башкирских родов инсигнии, атрибуты, подтверждающие их власть и статус глав родов: дерево, уран (боевой клич), онгон (тотемное животное), тамга (родовой знак), предварительно выделив им территории кочевий. Однако, как отмечает М. Иванич, «Дафтар», к сожалению, их (территории кочевий) не перечисляет [10, с. 320]. По мнению исследовательницы, Чингиз-наме, будучи своеобразным «степным зерцалом королей», отражает политическую концепцию, согласно которой Чингиз становится ханом не благодаря своим усилиям, он приходит к власти по призыву глав родов, беков [10, с. 316]. А. Х. Азнабаев, не отрицая данную интерпретацию, полагает, что «Дафтар-и Чингиз-наме», следовательно, и «Кысса-и Чингизхан», представляет собой «концентрированное изложение политического статуса башкирских родов в имперском пространстве», которое предназначалось «для оправдания специфической политической ситуации, которая сложилась на Урале и в Западной Сибири в период XIII-XV вв.» [1, с. 190].  
Аналогичную интерпретацию дает Д. Н. Маслюженко: «Так, «Дафтар-и-Чингис-наме», включающая в себя башкирские предания и шежере, обосновывает власть башкирских биев через особые пожалования Чингис-хана в форме ярлыков…» [13, с. 18]. Таким образом, во-первых, «Сказание о Чингиз-хане» является изложением политического мифа башкирского народа, которое содержит идею легитимации и апологии власти башкирских родов на территории Башкирии в рамках Монгольской империи; во-вторых, сказание воспроизводит идею о том, что сам Чингиз-хан своей властью утвердил границы владений путем выдачи башкирской племенной знати символов власти (дерево, боевой клич, тотемное животное, родовой знак), тем самым положив начало формированию института вотчинного права [1, с. 192]. 
Итак, рассмотрев и проанализировав сюжеты башкирских преданий, содержащихся в шежере и в иных историко-литературных памятниках, можно сделать вывод об идеализированном представлении башкир в прошлом на предмет происхождения вотчинного права, на логику его генезиса. В этой связи необходимо отметить, что мифологизация башкирами образа Чингиз-хана и отведения ему роли создателя вотчинного права не является случайностью. Дело в том, что в данном случае мы можем говорить о влиянии на политико-правовое развитие башкирского народа в период XIII–XV вв. феномена, именуемого условно «чингизизмом». 
Термин «чингизизм» был предложен советским востоковедом В. П. Юдиным, который определялся им как «новый комплекс мировоззренческих и идеологических представлений», как «новая вера», «философия высшего порядка» в средневековых тюрко-монгольских государствах, в том числе и Золотой Орде [22, с. 16]. По мнению, Р. Ю. Почекаева «чингизизм» следует рассматривать как  «… политико-правовую концепцию (идеологию) тюрко-монгольского мира, с применением которой связан целый период в политогенезе народов Евразии в XIII–XV вв. – период существования чингизидских государств имперского типа» [17, с. 10].  Так, концепция «чингизизма» зиждилась на трех основных постулатах: 1) сохранение верховной власти за потомками Чингис-хана; 2) действие Великой Ясы – свода законов, созданного Чингис-ханом, как основного имперского законодательства; 3) религиозная толерантность. Именно опора на эти положения позволило сохранить и обеспечить преемственность политико-правовых структур в отдельных государствах Чингизидов (Золотая Орда, Империя Юань, Чагатайский Улус и др.) после распада Монгольской империи в XIII в.  Отказ от одного из принципов «чингизизма» означал отход от имперской природы того или иного Чингизидского государства, что приводило к трансформации последнего в государство иного типа. Иначе говоря, данная концепция была призвана обеспечить легитимность верховной власти Чингиз-хана и его потомков над народами, входившими в состав Монгольской империи и государств – ее преемниках, а также сохранение их «имперской» природы [17, с. 10].
По мнению Р. Ю. Почекаева, согласно идеологии «чингизизма», Чингис-хан считался создателем монгольской государственности и права. Впоследствии этот образ Чингис-хана был привнесен в политическую традицию тюрко-монгольских государств, в которых правили его потомки, представители «золотого рода». Так, ханы-чингизиды, будучи главными знатоками права в политиях «имперского» типа, приписывали своему великому предку, «Сотрясателю Вселенной», роль создателя Великой Ясы – основного источника права в Монгольской империи и преемниках последней. Сама «Великая Яса» в дальнейшем неоднократно дополнялась отдельными ханскими указами-ярлыками. Нередко представители «золотого рода», преследуя свои собственные политические цели, использовали образ Чингис-хана для создания разного рода правовых фикций. Прежде всего чингизиды и их советники приписывали своему предку правовые установления, которых он никогда не создавал. Поскольку именно представители «золотого рода» считались главными «юристами» и знатоками «чингизова права», никто не имел возможности уличить их в фальсификации. Высшую юридическую силу подобным установлениям придавала апелляция к мнимой воле Чингис-хана, как на автора и законодателя данного законоположения. В XV в. Чингис-хан стал считаться и создателем «торе»  – довольно сложной политико-правовой категории, представлявшей собой совокупность древних тюрко-монгольских принципов организации государства, органов власти и взаимоотношений между монархом и подданными, возникших ещё в древнетюркском обществе. В XVI в. тюркские народы, исповедовавшие ислам, приписывали Чингис-хану еще создание адатов – правовых обычаев, действовавших одновременно с шариатом. Например, в эпоху Ивана Грозного ногайские правители выстраивали отношения с Московским царством на основе «adet-i cengiziyye», т. е. «адатов Чингис-хана» [17, с. 13]. 
Представляется, что подобным образом чингизизм повлиял и на политико-правовое развитие башкир. Так, в недрах политико-правовой идеологии «чингизизма» у башкир возникает и формируется правовой миф о том, что земли башкирам в наследственное владение даровал сам Чингиз-хан, утвердив границы по тамгам. Поэтому он является автором такого института обычного права башкир, как вотчинное право. В силу того, что со времен Монгольской империи действовал принцип, провозглашавший все земли, входившие в ее состав, общим владением всего рода Чингизидов, то вполне возможно, что этот правовой миф мог получить закрепление в виде юридической фикции в правовой традиции того или иного чингизидского образования. В самом деле, апелляция к воле Чингис-хана могла легитимировать автономный статус башкир, выражавшиеся в свободном владении родовыми землями, поскольку подобного рода привилегии и земельные пожалования мог даровать лишь верховный собственник всех владений Монгольской империи.
Осталось рассмотреть вопрос источников вотчинного права башкир в формально-юридическом смысле, т.е. внешних форм закрепления и существования норм права. В данном случае решению данного вопроса препятствует проблема государственного санкционирования совокупности обычаев, которые впоследствии трансформировались в вотчинное право. Решение этой проблемы имеет важное значение с точки зрения юридического позитивизма, согласно которому обычай становится правовым только в случае его санкционирования государством. С этих позиций обычное право «…есть не что иное, как совокупность юридических обычаев (норм), легитимность которых обеспечивается более высокой юридической нормой – законом» [9, с. 135]. 
 Сложность вышеуказанной задачи обуславливается отсутствием источников, правовых документов прошлого (юридических памятников, письменных актов и сделок), на основании которых мы могли бы судить о вотчинном праве башкир в домосковский период истории как об обычном праве в позитивистском значении. В нашем арсенале имеется лишь ничтожное количество тарханных ярлыков, которые можно квалифицировать как санкционирование ордынскими ханствами вотчинного права башкир. Поэтому прежде всего необходимо обратиться к реконструкции правовой системы Золотой Орды, из которого будет вытекать правовое регулирование земельных отношений внутри башкирского общества.  
Монгольские завоевания и господство Чингизидов оказало глубокое влияние на развитие государственности и права народов Евразии, в том числе башкир. Подобное воздействие привело к усложнению правовых систем путем пристройки к ним еще одного элемента, особого правопорядка, именуемого условно «чингизовым правом», под которым Р. Ю. Почекаевым понимается система источников права (законы, указы и распоряжения, позднесредневековые кодификации), действовавшая в Монгольской империи, а также в других тюрко-монгольских государствах, создателем которой считался сам Чингиз-хан. Систему источников Монгольской империи, а затем Золотой Орды составляли: «имперское право» (Великая Яса, ханские ярлыки, судебные решения, акты сановников и правителей), обычное право (торе, йосун, адаты, международные обычаи), в мусульманских государствах – шариат, фикх [17, с. 16].
Так, с момента монгольского нашествия и образования Монгольской империи правовые (обычно-правовые) системы некоторых народов испытывают переход от биюридизма в состояние политического полиюридизма: теперь регуляторами общественных отношений помимо обычного (адаты, торе, международные обычаи) и мусульманского права (шариат, фикх) становятся нормы «имперского» законодательства («Великая яса», ханские ярлыки), которое находится на вершине иерархии источников права. Таковой по характеру была правовая система Золотой Орды. «Чингизово право», являясь по своей природе наднациональным «имперским» правом, имело своей целью обеспечить единство правового пространства Монгольской империи и Чингизидских государств в условиях полиюридизма. 
Здесь немаловажно отметить, что башкиры, находясь в административно-правовом пространстве Золотой Орды, сохранили определенную степень автономии. Башкиры не были разверстаны по десятичной системе, подобно племенам Улуса Джучи. Монголы не стали уничтожать их правящую элиту. Как писал М. Г. Сафаргалиев, исторические сведения «в достаточной мере подтверждают факты сохранения монголами представителей прежней династии у русских, черкесов, алан, мордвы, башкир в период образования Золотой Орды» [19, с. 38].  На территории Башкирии отсутствовали военные силы, а также представители монгольской администрации – даруги и баскаки. Францисканский миссионер Иоганка Венгр, побывавший в начале XIV в. на территории Башкирии, не встретил там также представителей фискальных органов, а только «татарских судей» [3, с. 92-93]. Последние соответствовали судьям-дзаргучи (яргучи), т.е. знатокам права или «профессиональным «юристам» имперской правовой системы» [18, с. 341]. Представляется, что именно судьи-дзаргучи являлись проводниками в Башкирии чингизова права. В своей деятельности судьи руководствовались исключительно «имперским» законодательством. Так, дзаргучи обязаны были выносить решение, руководствуясь Ясой, ханскими указами, судебными прецедентами и доктринальным источником – биликами [17, с. 38-43]. 
Какая же внешняя форма выражения права из всех существующих источников права Золотой Орды могла быть у вотчинного права? На наш взгляд, таковым нормативным актом мог служить ханский ярлык. Согласно дефиниции, предложенной Р. Ю. Почекаевым, «золотоордынские ярлыки – это нормативные правовые акты, обладавшие высшей юридической силой, которые издавались от имени суверенного государя (хана Золотой Орды) по вопросам, относившимся к сфере публичного права, имели характер приказания или распоряжения относительно конкретных лиц, отдельных категорий лиц или неограниченного круга лиц, нижестоящих по отношению к хану, содержали необходимые реквизиты и официально обнародовались в той или иной форме» [16, с. 90]. Ханские ярлыки регулировали широкий круг общественных отношений и поэтому имеют свою разветвленную классификацию. Представляется, что из всех видов ханских ярлыков следует проанализировать лишь ярлыки–«договоры» (шертные ярлыки) и тарханные ярлыки [20, с. 242-244]. 
В силу того, что в Башкирии улусная система не сформировалась, а власть монголов осуществлялась не напрямую, а опосредованно – через местную знать, то в этой связи единственной моделью взаимоотношений между башкирской знатью и ордынскими ханами могли быть отношения сюзерен – вассал. Юридически оформить подобный род взаимоотношений возможно посредством выдачи шертных ярлыков. Башкиры были обязаны во исполнение шерти платить установленные сборы и подати в подтверждение своего подданства, а также принимать участие в различных монгольских военных кампаниях, взамен чего ордынский хан со своей стороны гарантировал башкирам автономию, самоуправление, а также неприкосновенность и подтверждение традиционных политико-правовых институтов, в том числе вотчинного права. 
До нас дошел ряд тарханных ярлыков башкирам, полученных от ордынских ханов. Наибольший интерес представляет тарханный ярлык казанского хана Сахиб-Гирея 1523 года. Данный ярлык относится к числу подтвердительных тарханных ярлыков, признававший право на тарханство некого Шейх-Ахмеда Мухаммедова, его сыновей Абдала и Балаша Шихахмедовых и их четырех товарищей, предки которых уже имели тарханные ярлыки [14, с. 104-109]. Ярлык хана Сахиб-Гирея примечателен тем, что к нему апеллировали в судебной тяжбе 1680 г. по поводу земель в долине р. Ик между ясачными татарами Акешом Доскеевым «с товарищи» и башкирами Ирехтинской волости…». В конечном счете суть спора свелось к тому, чтобы выяснить чьим предком был Шейх-Ахмед Мухаммедов [2, с. 207]. В данном случае русская судебная администрация при разрешении спора руководствовалась нормами о давности владения – одного из основных способов приобретения собственности той эпохи, то есть прибегала к институту владения «по старине». Вместе с тем данной способ являлся установлением юридического факта владения, следовательно, возникновение у Шейх-Ахмеда Мухаммедова и его товарищей прав на вотчину связывалось именно с тарханным ярлыком Сахиб-Гирея 1523 г. 
По своей юридической природе данный тарханный ярлык является налоговым иммунитетом. В ордынской традиции налоговый иммунитет предполагал освобождение отдельных лиц или категорий населения от уплаты некоторых налогов и сборов и несения повинностей. В большинстве случаев иммунитет жаловался или подтверждался ханом лично по собственному усмотрению, а не на основании сложившегося общего регулирования, вследствие чего тарханные привилегии не носили сословный характер. В Золотой Орде, а также в постордынских образованиях тарханы не сложились в качестве отдельного сословия, поскольку налоговый иммунитет не был сословным признаком, а являлся лишь привилегией податного населения.  
Тарханство с некоторыми особенностями, связанными с местными обычаями и традициями, достаточно широко было распространено и у башкир. Широкое распространение этого института С. И. Хамидуллин объясняет следующим образом: «Это было связано с тем, что условием существования тарханства были родовые отношения и, соответственно, коллективное владение землей всеми членами рода (клана, линиджа), представителем которого был тархан. Право выбора лучших угодий внутри родовой вотчины и освобождение от выплаты ясака с перекладыванием его на других членов клана – вот первоначальная основа этого древнего института, существовавшая со времен каганатов. Выдавая ярлык, тюркский или хазарский каган не нес убытков, так как ясак оставался прежним. Однако он получал важное приобретение в лице нового бойца, поступавшего в латную кавалерию. При этом вся налоговая нагрузка ложилась на плечи родичей тархана, а последний платил кровью в обмен на свои привилегии» [5, с. 10]. Генетическую связь института тарханства с родовой вотчиной отмечал А. З. Асфандияров. Именно «служба с вотчины», а не с жалованья была основой для башкирского тархана [4, с. 35].  По всей видимости подобный принцип отчасти действовал и во времена службы башкирских тарханов правителям Казанского ханства. Условием приобретения звания тархана было наличие податного статуса, а также развитых родовых отношений, выражением которых являлось коллективное землевладение каждого члена клана. Предоставление ханами налогового иммунитета отдельным представителям податного башкирского населения посредством выдачи тарханного ярлыка лишь косвенно санкционировало обычаи, связанные с родовым землевладением башкир. 
Таким образом, проведенная реконструкция генезиса права родового землевладения башкир позволяет прийти к следующим выводам:
1. Родовое землевладение башкир складывается, начиная примерно с середины XIV в., т.е.  со времени исчезновения известий о существования у башкир собственных правителей. Представляется, что с началом трансформации, перехода от вертикальной структуры общества к горизонтальной, с разложением и деградации надобщинных политических структур и, наоборот, с усложнением и усилением внутриобщинных связей начинают формироваться обычаи, нормы права коллективной (корпоративной) собственности, субъектами которого являлись башкирские кланы. Это является условной точкой, с появлением которой связано начало развития тех общественных отношений, тех социальных и политических условий, которые заложили основу для складывания горизонтально интегрированного общества, политически организованной в виде акефальной политии – источников права родового землевладения башкир (вотчинного права) в материальном смысле. 
2.  В недрах политико-правовой идеологии «чингизизма» у башкир формируется правовой миф, согласно которому земли башкирам в наследственное родовое владение даровал сам Чингис-хан, утвердив границы по тамгам. Можно сделать предположение, что данный правовой миф мог получить закрепление в правовой традиции того или иного чингизидского ханства в виде юридической фикции, как будто вотчинное право башкир имеет своим источником установление Чингис-хана.  Кроме того, «чингизизм» и указанный правовой миф следует рассматривать в качестве источника права вотчинного землевладения башкир в идеальном смысле.
3. В силу того, что нормы «имперского» законодательства не регулировали вопросы, связанные с адатами, обычаями народов, племен, входивших в состав Золотой Орды и прочих ордынских образований, то будет уместно утверждать об отсутствии в прошлом в правовой системе чингизидских государств инструментов общего правового регулирования обычаев башкир, а также внешних форм выражения и закрепления норм права, с помощью которых могло быть осуществлено прямое государственное санкционирование совокупности обычаев, ставшими впоследствии обычно-правовым институтом родового землевладения башкир. Однако в ордынском правовом пространстве действовали механизмы косвенного санкционирования, которые осуществлялись посредством выдачи башкирам ханами-чингизидами шертных и тарханных ярлыков. Так, именно путем косвенного санкционирования происходило становление вотчинного права башкир.

1. Азнабаев Б. А. Апология племенной знати в «Дефтер-и-Чингизнаме» // Материалы Международной научной конференции «Политическая и социально-экономическая история Золотой Орды (XIII-XV вв.)». 17 марта 2009 г. Сб. статей. Вып. 1. Казань: Изд. «Фэн» АН РТ, 2009. С. 189-193.

2. Азнабаев Б.А. Башкирское общество в XVII - первой трети XVII в.: монография. Уфа: РИЦ БашГУ, 2016. - 370 c.

3. Аннинский С. А. Известия венгерских миссионеров XIII-XIV вв. о татарах и Восточной Европе // Исторический архив. № 3. М.; Л.: Академия наук СССР, 1940. С. 71-112.

4. Асфандияров А. З. Башкирские тарханы. Уфа: Китап. 2006. - 160 c.

5. Башкиры Туймазинского района Республики Башкортостан: научный справочник / С. И. Хамидуллин, И.Р. Саитбатталов, Р. Р. Асылгужин, Р. Р. Шайхеев, А. А. Исмаил. Уфа: АНО «ЦИИНБ «Шежере», 2020. - 680 с.

6. Васильева Т.А. Понятие и значение источника права // Вестник Волжского университета им. В.Н. Татищева. 2010. № 73. С. 37-44.

7. Венедиктов А.В. Государственная социалистическая собственность // Венедиктов А.В. Избранные труды по гражданскому праву: В 2 т. Т. II. М.: Статут, 2004. - 560 с.

8. Даль В. И. Башкирская русалка // Полное собрание сочинений. Т. VII. СПб.; М.: Изд-во М. О. Вольфа, 1898. С. 328-353.

9. Дашин А.В. Обычное право как структурно-функциональный элемент национальной правовой системы: историко-теоретический и сравнительно-правовой анализ: дисс. ... докт. юрид. наук. Санкт-Петербург, 2006. - 431 с.

10. Иванич М. «Дафтар-и Чингиз-наме» как источник по истории кочевых обществ. Источниковедение истории Улуса Джучи (Золотой Орды). От Калки до Астрахани. 1223-1556. Казань: Институт истории АН РТ. 2001. С. 314-328.

11. Ковлер А. И. Антропология права: учебник для вузов. М.: К 86 Издательство НОРМА (Издательская группа НОРМА - ИНФРА М), 2002. - 480 с.

12. Кузеев Р.Г. Башкирские шежере. Уфа: Башк. кн. изд-во, 1960. - 304 с.

13. Маслюженко Д. Н. Сибирская княжеская династия Тайбугидов: истоки формирования и мифологизация генеалогии // Средневековые тюрко-татарские государства. Сборник статей. Вып. 2. Казань: Изд-во «Ихлас», 2010. С. 9-21.

14. Мухамедьяров Ш. Ф. Тарханный ярлык Казанского хана Сахиб-Гирея 1523 г. // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967. С. 104-109.

15. Очерки истории СССР. Период феодализма XVII в. / гл. ред.: Н. М. Дружинин (пред.) [и др.]. М.: Акад. наук СССР, Ин-т истории., 1955. - 1032 с.

16. Почекаев Р.Ю. Право Золотой Орды / ред. И.М. Миргалеев. Казань: Издательство «Фэн» АН РТ, 2009. - 260 с.

17. Почекаев Р.Ю. «Чингизово право». Правовое наследие Монгольской империи в тюрко-татарских ханствах и государствах Центральной Азии (Средние века и Новое время). Казань: «Татарское книжное издательство», 2016. - 219 с.

18. Почекаев Р. Ю. «Юристы» в тюрко-монгольских государствах XIII-XIX вв. (К вопросу об особенностях правовой культуры в системе традиционного права) // Правовые культуры. Жидковские чтения: Материалы Всероссийской научной конференции. Москва, 25 марта 2011 г. / под ред. Г. И. Муромцева, М. В. Немытиной. М.: РУДН, 2012. С. 336-345.

19. Сафаргалиев М. Г. Распад Золотой Орды // Ученые записки Мордовского государственного университета. Вып. XI. Саранск: Мордовское книжное издательство. 1960. - 279 с.

20. Усманов М.А. Термин «ярлык» и вопросы классификации официальных актов ханств Джучиева Улуса // Актовое источниковедение. М.: Наука, 1979. С. 218-244.

21. Шакурова Ф. А. Башкирская волость в середине XVIII - первой половине XIX в. Уфа: БНЦ УрО РАН, 1992. - 137 с.

22. Юдин В. П. Орды: Белая, Синяя, Серая, Золотая… // Утемиш-хаджи. Чингиз-наме. Алма-Ата: Гылым. 1992. С. 14-56.