Москва, г. Москва и Московская область, Россия
В статье рассматривается вопрос о рецепции Ф. Кафкой и В. Набоковым творчества Ф.М. Достоевского. Анализируется культурный контекст, повлиявший на это восприятие, основные лейтмотивы и их переосмысление двумя авторами.
Ф. Кафка, В. Набоков, Ф.М. Достоевский, рецепция
Исследователи часто сравнивают романы «Процесс» и «Приглашение на казнь» как тексты, обладающие сходным сюжетом (арест и казнь невиновного) и поэтикой. Кроме этого, Кафка и Набоков − два писателя эпохи модернизма, в романах которых очевидны отсылки к произведениям предшествующих эпох, диалог с традицией и полемика.
Кафка и Набоков были современниками и читателями Достоевского, по-разному воспринявшими опыт русского писателя. Если время увлечения Кафки Достоевским приходится на период создания европейского мифа о Достоевском, то Набоков, напротив, «захватывает» период эмигрантского разочарования в идеях русского писателя. Ф. Кафка открывает для себя Достоевского, вдохновляясь его романами и зачастую вступая с ним в спор: годы с 1912 по 1915 в литературоведческих исследованиях были справедливо названы «русским периодом» в творчестве Кафки [8, P.15].
Как Кафка мог познакомиться с произведениями русского писателя? В начале ХХ-го столетия в мюнхенском издательстве Райнхарда Пиппера (основано в 1904 г.) готовится к изданию собрание сочинений Достоевского в переводе на немецкий язык. Этот проект реализуется при содействии и А. Мёллераванден Брука и Д.С. Мережковского, посвятившего идеям Достоевского такие эссе, как «Толстой и Достоевский», «Политические предпосылки идей Достоевского». Примечательно, что как раз после событий в России 1905 г. – в 1906 г. появляется в печати перевод романа «Бесы» [8, P. 20]. Судя по всему, Кафка знакомился с произведениями Достоевского именно благодаря этому изданию.
Другим посредником знаний о Достоевском мог быть кружок пражских экспрессионистов, к которому были близки друзья Кафки − М. Брод и Ф. Верфель [7]. В этом кругу, помимо прочих, были популярны политические сочинения Ф.М. Достоевского, публиковавшиеся в журнале «Акцион». Вероятно, Кафке была известна специфика мировоззрения Ф.М. Достоевского в отношении национальных и политических вопросов, но, как можно было бы предположить, русский автор не оттолкнул его, а, напротив, привлек интерес Кафки. Дневниковые заметки Кафки о Достоевском немногочислены; среди текстов Достоевского, любимых австрийским писателем, им упомянут роман «Братья Карамазовы», М. Брод среди таковых называет роман «Подросток»; таким образом, о факте и степени знакомства писателя с «Записками из подполья» можно судить лишь предположительно [7].
Как свидетельствуют дневники и письма Ф. Кафки, Достоевский был интересен ему не только как писатель, но и как личность. В библиотеке писателя сохранилась книга Нины Хофман «Ф.М. Достоевский, биографическое исследование» (1899 г.) [3, с. 428]. Помимо представлений о России, типичных для интеллигента того времени (образ тройки из дневниковой записи от 14 февраля 1915 г.), у Кафки рождаются и свои, подчас неожиданные ассоциации. Так, обратимся к дневниковой заметке от 5 января 1912 г.: «…ты на данный вечер выбыл из своей семьи с такой абсолютностью, какой бы ты не мог достичь самым дальним путешествием, и пережил такое необычное в Европе чувство одиночества, что его можно назвать только русским» [3, с. 127]. Непостижимым образом в сознании Кафки ощущение «русского» соединяется с чувством одиночества и оторванности. На рубеже XIX-XX столетия европейское сознание создает «русский миф», частью которого становится и фигура Достоевского, слова «хаос» и «бездна» начинают сопутствовать образу России и русского писателя, можно сказать, что Кафки если и попадает, то в малой степени под обаяние этого мифа [8, p. 20].
Размышления о творчестве Достоевского сопровождали всю жизнь и В. Набокова. Если Кафка не оставил ни эссе, ни заметок, посвященных творчеству русского писателя, то В. Набокову, помимо пародирования сюжетов и мотивов произведений Достоевского, принадлежит и аналитический опыт прочтения творчества русского писателя. По свидетельству А. Долинина, хоть негативное отношение Набокова к Достоевскому и не менялось на протяжении жизни, но обретало отдельные нюансы. Если в 20-30-е годы полемика Набокова с Достоевским носит «сдержанный характер», то в 50-60-е годы она обостряется, исследователь объясняет этот факт реакцией на американскую «интеллектуальную моду», объявившей Достоевского предтечей экзистенциализма. В 20-30-е годы, во время написания романа «Приглашение на казнь», авторитет Ф.М. Достоевского в эмигрантской среде был существенно подорван [9]. В начале 30-х годов Набоков выступает в Берлине с докладом о романе «Братья Карамазовы» под названием «Достоевский без достоевщины», в котором стремится сказать о Достоевском как о художнике слова, о его поэтике и эстетике, не затрагивая области идей и концепций. Вероятно, в этот период на восприятие Набоковым Достоевского оказала влияние статья Г. Ландау «Тезисы против Достоевского» (1932 г.), созданная в эмигрантской среде, по крайней мере, как мы увидим, некоторые идеи из этой статьи оказались потом восприняты Набоковым. По мысли Ландау, Достоевский как писатель однобок: будучи глубоким исследователем темных бездн человеческой души, природы зла и насилия, писатель игнорирует существование иного мира – свободы, любви, и, главное, творчества. Ландау пишет о «чуждости образов творчества, созидания, работы» в произведениях Достоевского [11]. Эта чуждость и объясняет и неприятие Достоевским Европы, «весь пафос которой /…/ именно состоит в безоглядном творческом устремлении, созидательном разбеге» [11].
В противовес Достоевскому, как мы покажем позднее, идея творчества станет одной из основных в романе «Приглашение на казнь». Цинциннат в тюрьме пытается писать.
Интерес к фигуре одаренного, творческого человека, повлиял, на наш взгляд, и на интерпретацию В. Набоковым новеллы «Превращение».
Как известно, Набоков отрицал факт своего знакомства с романом Ф. Кафки «Процесс» и влияния австрийского писателя на свое творчество. Однако, интерес Набокова к Кафке очевиден: именно разбору новеллы «Превращение» Набоков посвящает эссе в лекциях по зарубежной литературе, давая необычайно высокую оценку творчества писателя: «Он – величайший немецкий писатель нашего времени. В сравнении с ним такие поэты, как Рильке, и такие романисты, как Томас Манн, − карлики или гипсовые святые» [13, с. 330]. «Следы» «Превращения» мы увидим и в романе В. Набокова «Приглашение на казнь». Отрицая влияние на Кафку фрейдизма и саму возможность религиозного подхода к интерпретации этого текста, В. Набоков дает необычную характеристику главному герою: «С другой стороны, обособленность, странность так называемой реальности – вечные спутницы художника. Семья Замзы вокруг фантастического насекомого – не что иное, как посредственность, окружающая гения» [13, с. 337]. Эта интерпретация в духе романтизма, казалось бы, ни коим образом не проистекает из анализа текста новеллы: Грегор Замза предстает как обладатель вполне «буржуазной», прозаичной профессии. Однако, это не мешает Набокову говорить о Замзе как о «гении», а не просто о страдающем человеке. Многомерная реальность произведений Кафки не позволяет судить о правильности заключений В. Набокова. Рискнем предположить, что попытка прочтения конфликта новеллы «Превращение» как противостояния творчески одаренного человека и семьи есть ни что иное, как продолжение этой темы, начатой В. Набоковым в «Приглашении на казнь».
По мнению исследователей, одним из способов восприятия Кафкой и Набоковым текстов Достоевского является пародия. Оба автора меняют изначальный посыл романа Достоевского «Преступление и наказание», делая мотив вины неочевидным в случае Кафки и абсурдным в случае Набокова. Рассмотрим основные случаи обращения двух авторов к роману Достоевского. Мы не будем касаться вопроса о том, насколько вероятно прямое знакомство Набокова с романом Кафки, подробнее об этом можно прочитать в статье [15]. Аллюзией на творчество Достоевского у Кафки и Набокова можно считать мотив неофициальности суда, у обоих он связан с мотивом «семейного судилища». Мотив «неофициального» процесса дополняется темой «семейного судилища», восходящая к Ф. Кафке, и оказывается актуальной для В. Набокова. Перу австрийского писателя Э. Канетти принадлежит роман о Ф. Кафке «Другой процесс», о знакомстве с которым В. Набокова трудно судить. Роман представляет собой попытку прочтения романа «Процесс» с привлечением биографии писателя, его писем. Согласно концепции Э. Канетти, роман «Процесс» Кафки – метафорическое отражение его помолвки с Фелицией Бауэр. «Именно странность – свобода передвижения после ареста – и есть первый штришок, который вызывает в памяти обстоятельства помолвки Кафки в Берлине» [10]. Тема «Семейного судилища» − одна из важных в романе «Приглашение на казнь» − возможно, является откликом на роман Ф. Кафки. «На свидание явилась вся семья Марфиньки, со всей мебелью» [12, с. 56]. Перед нами – как бы имитация жизни, бытия, замена настоящего искусственным, доходящая до абсурда театральность: «Между тем все продолжали прибывать мебель, утварь, даже отдельные части стен» [12, с. 56]. В романе происходит, по сути дела, суд поколений над Цинциннатом: «…дед не выпускал из маленьких волосатых рук громоздкого в золоченной раме портрета своей матери, − туманной молодой женщины, державшей в свою очередь какой-то портрет» [12, с. 56].
Та же обстановка театральности сопутствует и сцене обвинения Кафки. В первой главе показано, что герою предъявлено обвинение, и все время, пока К. разговаривает со стражниками, за ним наблюдают неизвестные люди: «в открытое окно была видна та же старуха, в припадке старческого любопытства она уже перебежала к другому окну – посмотреть, что будет дальше» [Кафка, с. 8]. Затем: «Старуха напротив уже притащила к окну еще более древнего старика [2, с. 11]. В результате, автор показывает К., постоянно окруженного людьми; более того, когда К. находится в ситуациях, требующих интимной обстановки, наедине с женщинами, в повествовании возникает фигура «третьего-лишнего»: в случае с фройляйн Бюрстнер это капитан Ланц, в случае с женщиной-прачкой – студент Бертольд [6, с. 122]. Человек в мире Кафки, как и в мире Достоевского, не может остаться наедине с самим собой [6, c. 122-131]. Неуловимые зрители преследуют Раскольникова во сне и наяву: так, в бреду Раскольникову видится, что «около него собирается много народу и его хотят вынести» [1, с. 113]. Кафка и Достоевский едины и в том, что их героями движет как бы внешняя сила. Если сначала Раскольников воспринимает возможное преступление как игру, как нечто ненастоящее, то, в конце концов, он ощущает себя как бы игрушкой в руках высшей силы: «как будто кто-то взял за руку и потянул его за собой» [1, с. 70]. Если до совершения преступления, «ни на одно мгновение он не мог уверовать в исполнимость своих замыслов» [1, c. 69], то «последний день, так нечаянно наступивший и все разом порешивший, подействовал на него почти совсем механически» [1, c. 70]. Эта сила, происходящая у героя Достоевского из его собственных помыслов, как бы «отчуждается» от него и становится внешней, опасной и страшной. Близкое к этому происходит и с героем Кафки: непонятная сила (внешняя или внутренняя?) влечет его в зал заседания суда, хотя никто не сообщает конкретного времени заседания, вероятно, эта же сила заставляет его быть готовым к моменту исполнения приговора. Герои Кафки и Достоевского находятся как бы во власти «чужого». У Кафки ощущение «чужого», проникающего в сознание героя и отпускающего его, усиливается за счёт использования техники несобственно-прямой речи [6, c. 122-131].
О смысле использования этой техники у Кафки, предполагающей «сохранение акцентов двух разнонаправленных голосов» [3, с. 156], существуют полярные мнения. Согласно интерпретации, М. Бланшо переход к «оно», к технике несобственно-прямой речи, позволяет Кафке уйти от болезненного самонаблюдения «…к наблюдению более высокому, поднимающемуся над смертной действительностью в направлении другого мира, мира свободы» [5, с. 108]. Иной точки зрения придерживается Н.С. Павлова: «Жесткое оцепление речи героя составляет важную часть смысла несобственно-прямой речи у Кафки» [14, с. 155].
Если «чужое» является частью сознания Иозефа К., а поэтика театральности имплицитно присутствует в тексте, то по-иному обстоит в романе «Приглашение на казнь». В романе Набокова «театрализация» − это один из приемов, обнаруживающих себя в тексте и отсылающих к поэтике «театра абсурда», использование элементов которого важно и для Кафки. Адвокат и прокурор гримируются, «плохая пьеса играется приемами мюзик-холла и цирка. Мсье Пьер показывает фокусы, тюремщик Родион танцует вальс с Цинциннатом, на миниатюру из мюзикла похож прощальный ужин у городских чиновников» [15, c. 234]. Важно то, что образы театра и декорации у Набокова связаны с предшествующей литературной традицией. Сам Цинциннат работает в кукольной мастерской: «…он долго бился над затейливыми пустяками, занимался изготовлением мягких кукол для школьниц, − тут был и маленький волосатый Пушкин в бекеше, и похожий на крысу Гоголь в цветистом жилете, и старичок Толстой, толстоносенький, в зипуне, и множество других…» [12, с. 14]. Примечательно, что среди упомянутых кукол нет куклы Достоевского. К традиции Достоевского восходит и образ паука, подчеркнуто «кукольного»: «…сделанный грубо, но забавно, он состоял из круглого плюшевого тела…» [12, c. 120]. Но все это – абсолютно внешний мир по отношению к сознанию героя, пытающегося в эти последние минуты своей жизни писать. Рискнем предположить, что в целом роман может быть прочитан как метафора обретения героем «своего» слова по отношению к существующей традиции. В отличие от Йозефа К., не обладающего в полной мере «своим» словом, даже и биографией, т.е. индивидуальностью в принятом смысле этого слова, Цинциннат ощущает свое «я», уникальное и неповторимое: «…я снимаю с себя оболочку за оболочкой, и наконец…не знаю, как описать, − но вот что я знаю: я дохожу путем постепенного разоблачения до последней, неделимой, твердой, сияющей точки, и эта точка говорит: я есмь!» [12, c. 50]. Это ощущение своей личности делает возможным бунт Цинцината в конце романа, тогда как Йозеф К. – это один из многих, обреченных на переживание собственного процесса. Исследователь А. Долинин, прочитывая роман «Приглашение на казнь» в контексте воззрений Г. Блума, говорит о бунте против традиции как против «нежелательного, но непреодолимого влияния» [9]. Без этого бунта, добавим, невозможно творчество. «Непреодолимость» же традиции Достоевского у Набокова А. Долинин усматривает в следовании последнего поэтике абсурда. С этим утверждением нельзя согласиться полностью. Кафка и Набоков создают миры во многом превышающие степенью абсурдности мир их оппонента и учителя. У обоих нарушаются причинно-следственные связи, так как исходный посыл, вина героя, под сомнением или вовсе отсутствует. Кафка ближе, «кровно» связан с Достоевским, чем Набоков, Йозеф К. находится до конца во власти «чужого», традиции, тогда как Цинцинат, бунтуя против нее, стремится к порождению своего слова.
1. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 5. Л.: 1989.
2. Кафка Ф. Процесс // Кафка Ф. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 2. - Санкт-Петербург: Северо-запад, 1995. − 447 с.
3. Кафка Ф.Дневники. − Москва: Аграф, 1998. 448 с.
4. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. Собрание сочинений: в 7 т. − Москва: Русские словари. − 2002. − Т. 6. − 799 с.
5. Бланшо М. От Кафки к Кафке. − Москва: Логос, 1998. − 240 с.
6. Данилкова Ю.Ю. Ф. Кафка и Ф. М. Достоевский: проблема создания игровой реальности в романах «Процесс» и «Преступление и наказание» // Русистика и компаративистика. − Москва: МГПУ, 2006. − 206 с.
7. Федор Достоевский: Достоевский в Германии - обзор В. В. Дудкина и и К. М. Азадовского [Электронный ресурс]: http://dostoevskiylit.ru/dostoevskiy/kritika/dostoevskij-v-germanii/germaniya-v-ekspressionizm-i-problema-zhizni.htm (дата обращения 26.08.2020)
8. Dodd W.J. Kafka and Dostoyevsky: the shaping of influence. London: Macmillan, 1992. 237 p.
9. Долинин А. Набоков, Достоевский и достоевщина. [Электронный ресурс]: https://magazines.gorky.media/slo/2001/1/nabokov-dostoevskij-i-dostoevshhina.html (дата обращения 26.02.2021)
10. Канетти Э. Другой процесс. Франц Кафка в письмах к Фелице. [Электронный ресурс]: https://www.mnogobook.ru/dokumentalnaya_literatura_main/biografii_i_memuaryi/179053/fulltext.htm (дата обращения 26.02.2021)
11. Ландау Г.А. Тезисы против Достоевского. [Электронный ресурс]: http://chitayu-i-zapisyvayu.blogspot.com/2018/04/blog-post_38.html (дата обращения 26.02.2021)
12. Набоков В. Приглашение на казнь // Набоков В. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 4. − М.: Правда, 1990. − 477 с.
13. Набоков В. Лекции по зарубежной литературе. М.: Издательство Независимая газета, 2000. − 512 с.
14. Павлова Н.С. Природа реальности в австрийской литературе. − Москва: Языки славянской культуры. − 2005. − 312 с.
15. Тимошенко Е. «Приглашение на казнь» и «Процесс». Набоков и Кафка. Вопросы литературы. − №4. − 2014. - 415 с.
