ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ РЕЛЯТИВИЗМ: СУППОЗИЦИИ И ПОЛИСЕМИЯ, КОНТЕКСТУАЛИЗМ И АКТУАЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ СЛОВА
Аннотация и ключевые слова
Аннотация (русский):
Причины ошибок в рассуждениях, обусловленных многозначностью понятий, вызывали интерес мыслителей ещё на заре человеческой цивилизации и оставались предметом философских дискуссий в Средневековье, особенно в связи с зависимостью референтных значений от контекста, в рамках теории о свойствах терминов, или теории суппозиции. С развитием светских наук в XIX-XX вв., с появлением семантики, полисемия, обусловленная контекстом, не только лингвистическим, но и историческим и ситуативным, из предмета философских штудий перешла в область филологического знания. В этой статье осуществляется попытка представить «филологический релятивизм» как номинацию междисциплинарной области в многозначном, но схожем для таких «самодостаточных» дисциплин, как философия и филология, понятийном пространстве.

Ключевые слова:
релятивизм, контекст, референции, суппозиции, историческая, лексическая и грамматическая полисемия, семантический сдвиг, история понятий, психолингвистическое значение слова, языковые регистры, метафизическая грамматика, временная парадигма, вечность, супранатурализм, сущность бытия, фило(лого)софский космос
Текст
Текст произведения (PDF): Читать Скачать

Влияние контекста на актуальное значение слова является одним из важнейших факторов, определяющих качество рассуждения и коммуникациивообще. Это влияние можно рассматривать как проявление общей теории относительности в науке о слове и языке.

Так же как в физике, согласно специальной теории относительности, нужно рассматривать движение объектов относительно друг друга, так и в филологии для прояснения конкретного значения слова, необходимо принимать во внимание контекст, поскольку терминам присущ смысловой «дрейф» (не только самим по себе в историческом процессе,но и задействованным в речи).[i]  Причем контекст не только собственно лингвистический, но и ситуативный, актуальный. Эта актуальность  рождается в точке соединения слова с реальной действительностью в условиях конкретной речевой ситуации, известных адресантов и адресатов. Таким образом, контекст является важнейшим условием определения актуального значения слова.[ii]

Теоретический релятивизм – это изобретение далеко не собственно физическое, как это может показаться обывателю в наши материалистические времена. На века раньше Эйнштейна о философском релятивизме рассуждали софисты, начиная с Протагора, объявившего человека «мерой всех вещей», независимым субъектом, выносящим суждения по обстоятельствам, в зависимости от которых понятия обретают разнообразные смыслы.[iii] Аристотель полагал, что исследовать многозначность (πολυσημεία) полезно для ясности, чтоб не дать ввести себя в заблуждение и спасти от заблуждения собеседника.[iv] Гениальность же великого физика, относительно заданного автором контекста, состоит в том, что он сумел применить в описании физических опытов концепты средневековых философов.  Благодаря открытию относительности в физических явлениях, понятие релятивизм расширило полисемический ряд и значительно популяризовалось за счет представителей естественных наук. Сейчас в Толковом словаре русского языка Д.Н. Ушакова релятивизм определятся только философским и физическим контекстами.

В исторической ретроспективе обнаруживается, что понятие контекст касается различных сфер интеллектуальной деятельности – не только философии, но и языкознания, литературоведения и других научных дисциплин, появившихся в XIX-XX вв. Иначе говоря, релятивизм проявляется в разных контекстуальных сферах, с различной понятийной базой, как правило берущей свои начала в классическом наследии. Таким образом выбор термина филологический релятивизм (ФР) обусловлен межпредметным характером исследования.

Выражение филологический релятивизм, в контексте этой статьи, следует воспринимать как специализированное описание учения об изменениях значения, его логико-философский аспект, дающий инструмент для решения проблемы с ошибками в рассуждениях (ОР). Речь идет о широко распространенной в XII-XIII веках теории свойств терминов, или учении о суппозициях, согласно которому при относительно постоянном смысловом значении общего термина его референциальное значение может существенно изменяться: «[Например]: под термином человек может подразумеваться Сократ, Платон или вот тот человек;  объединяет же всех этих людей под данным общим термином то, что любой из них определяется как разумное смертное животное, то есть обладает необходимым набором признаков и неотъемлемых качеств, позволяющих расценивать его как человека» [Лисанюк, 2000, 15].

Средневековая теория суппозиций заключалась в анализе референциального значения терминов на основе контекста высказывания и касалась особенности методики формализации естественного языка в средневековой логике, а также принципов связи семантики слов с контекстом. Главной целью и основной практической функцией этой теории стало выявление различного рода ОР[Лисанюк, 2009]. Наиболее ярким адептом этой теории можно назвать Уильяма Оккама, представителя оксфордской школы, отмечавшего, «что каждое слово имеет базисный смысл (или смыслы – если оно двусмысленно), по отношению к которому и производится поиск актуальных референтов, т.е. квалифицируется суппозиция» [Лисанюк, 2000: 23].

Однако это учение, представлявшее собой в XII-XIII веках часть элементарных логических знаний и входившее в программу начальных ступеней бакалавриата, в позднем средневековье пришло в изрядное забвение, поэтому философам и филологам новейшего времени пришлось вновь открывать давно известное как ранее неведанное.

В конце XIX века немецкий философ и математик Г. Фреге в статье «Смысл и значение» предложил различать предметное и контекстуальное содержания знака, выражаемое известным «треугольником Фреге», сформулировав принцип контекстуальности: «значение языкового выражения определяется контекстом предложения, частью которого оно является» [Черноскутов, 2006].Таким образом некоторые общие с теорией о суппозициях положения были представлены в новой терминологии, повлиявшей на появление семантики, как самостоятельной филологической дисциплины, специализирующейся на изучении многозначности, или полисемии. По существу, семасиологи сформировали собственно филологическую понятийную базу для забытых логико-философских концептов [Журавлева, 2011].

Новейшие для того времени исследования в области общего языкознания добавили к логико-философским понятиям о теории свойств терминов собственно филологические. Референциальные значения слова, известные в терминологии схоластов как суппозиции и референции и т.п., получили в языкознании новые номинации: лексемы, семы, семемы и т.п. [v]

Так, благодаря номинальному основоположнику семантики Мишелю Бреалю, аристотелевская /πολυσημεία/многозначность обрела статус филологического термина. В своих работах М. Бреальрассматривал вопрос о влиянии контекста на разрешение полисемии. В книге «Опыт семантики, науки о значениях» он впервые предложил термин «семантика», имея в виду анализ исторических изменений значений слов.В начале ХХ века полисемия стала термином филологическим, но не отделилась от своих  философских корней.[vi]

В дальнейшем проблема зависимости значения слова от исторических контекстов получила развитие в различных направлениях западноевропейской научной мысли. Немецкий математик и философ Р. Козеллек полагал, что«значение понятия может представлять собой смешение прошлого опыта, современной реальности и ожиданий от будущего…, иметь многослойную темпоральную структуру и отсылать к современным реалиям либо в прошлое, либо в будущее» [Козеллек, 2010: 27].

Особенное развитие история понятий получила в  кембриджской школе, среди ярких представителей которой можно выделить Джона Покока и Квентина Скиннера, хоть и расходившихся в деталях[vii], но признающих детерминирующую роль методического изучения исторического контекста или контекстов при анализе текстов прошлого. Скиннер и в ещё большей степени Покок были склонны отрицать даже саму возможность построения «истории одного понятия» вне связи с конкретными случаями его использования несколькими авторами в разных контекстах [Атнашев, Велижев, 2015].

Еще один представитель кембриджской школы Марк Бивир предлагает различать лингвистический  контекст,  не  зависящий  от  обстоятельств  конкретного  высказывания, и  ситуативный  контекст  самого  высказывания, который, например, может быть ироничным [viii] и выходить за рамки собственно философские или лингвистические.  По мнению Бивира, обращение к лингвистическому контексту имеет эвристическое значение – как способ познания, но не как логика научного открытия:«Контекстуализм  […] должен быть  переработан  в  учение  о  формах  объяснения,  а  не  о  предпосылках  понимания» [Бивир, 2019: 127].

При некоторых расхождениях во взглядах на концептуализм,отличительной чертой  кембриджской  школы следует признать  настаивание  на  необходимости  изучения  лингвистических  контекстов  для  понимания  истории  идей.[ix]

Терминология Кембриджской школы живо напоминает лингвистическую, однако при более детальном рассмотрении выясняется, что это сопоставление, скорее, обманчиво – в том смысле, что значения терминов, вводимых Скиннером и Пококом, не всегда находят четкое соответствие с тем, как их принято использовать в современной лингвистике. Вероятно, таким образом проявляется историко-философский и политологический контексты их исследований, в которых четкость соответствия как раз и определяет контекст.

Российская гуманитарная наука имеет свою сильную «контекстуальную» традицию, прежде всего в филологии, – Тартуско-московскую семиотическую школу. Семиотическая теория культуры Ю.М. Лотманав ряде своих постулатов генетически связана с лингвистическим понятийным аппаратом (например, в идее о постоянной перекодировке сообщений в процессе социокультурной коммуникации)[Атнашев, Велижев, 2015].

Собственно лингвистические представления о связи знака, предмета и смысла представлены треугольником  Огдена-Ричардса, изобразивших в своей модели понимание знака как единства содержания и материальной формы [Рыскельдиева, 2018], введенное основателем семиотики Ф. де Соссюром и рассматривающее отношения между означающим и означаемым в знаковых системах, где контекст также играет решающую роль [Соссюр, 1998]. В семиотике принято выделять тройственную структуру знака. С одной стороны означающее (имя), а с другой стороны означаемое (референт), которое, в свою очередь, распадается на смысл (интенсионал, десигнат, сигнификат, коннотация) и значение (экстенсионал, денотат).[x]

С появлением семантики свойство знака иметь несколько планов содержания становится центральной проблемой в лингвистике: «Полисемия принадлежит к разряду вечных тем, также неисчерпаемых, как тема любви в литературе» [Лещёва, 2014: 14].

Проблемам диахронической (исторической) семантики – развитию значений,  причинам  и  типам  семантических  изменений, включающих в себя метафорический перенос, расширение и сужение значения, а также процессам, связанным с табу и эвфемизмами, – посвящено изрядное количество трудов, но всё-таки большинство исследований лежит в русле синхронической семантики [Скребцова, 2018]. Надо признать, что даже среди гуманитариев диахронический дрейф смыслов не вполне осознаваемое и принимаемое во внимание явление.

Ещё более специфической и малодоступной сферой представляется грамматические основания для многозначности. В понимании историка или философа и вообще любого нефилолога, при всем уважении к их профессиональным достоинствам, язык опосредует смысл почти исключительно на уровне лексики. Идеальный же филолог хорошо знает, что смысл передается не только на уровне лексики, но и на других уровнях языка, что в первую очередь касается грамматики, ведь грамматическая форма слова повсеместно является одним из элементов, от которых зависит изменение или сохранение значения,или грамматическая полисемия [Мейе, 1906].

Надо признать, что теоретические аспекты грамматической и лексико-грамматической полисемии разработаны значительно меньше по сравнению с полисемией лексической. Между тем лексико-грамматическая полисемия «представляется системообразующим фактором в языке и высшим уровнем полисемии слова, поскольку проявляется и на лексическом, и на грамматическом уровнях» [Стернина, 1999].Явление лексико-грамматической полисемии характерно для лексем, входящих в ядро лексической системы и выражающих идиоэтническую или идеосоциальную специфику того или иного языка, их регистров.[xi]

Примеры, в которых главной движущей силой изменения является грамматическая форма, относятся к достаточно редкому типу, так как грамматические категории, соответствующие какой-либо особенной реальности, малочисленны, а следовательно, и условия реализации этих процессов встречаются не очень часто [Мейе, 1906]. Языковые единицы, имеющие отношения к промежуточной области лексики и грамматики и в силу этого способные к совмещению различных функций и значений, вызывают непреложный исследовательский интерес.Возможность их употребления в качестве полнозначных, полуслужебных и служебных слов, а также исключительная функциональная подвижность в синтаксическом плане чрезвычайно расширяют диапазон значений данных слов, делая их поистине универсальными.

В изучении исторической полисемии особый интерес представляют так называемые «широкозначные глаголы», определяемые исследователями как основные, фундаментальные [Друзина, 2006]. В  первую очередь это касается глагола быть, многозначность которого может быть обусловлена не только лексически, но и грамматически.

Функциональное разнообразие служит основанием богатства лексической многозначности глагола быть(ср. с англ.be), в сферу которого входят одушевленные субъекты (быть человеком), неодушевленные предметы (быть деревом), качества (быть добрым), а также действия, например, уже осуществленные быть (быть созданным) или осуществляемые –  жить (быть иль не быть – вот вопрос), иметься (у попа была собака), присутствовать (я был на работе), находиться (в доме был камин), иметься на ком-либо (я была в платье), употребляться в качестве глагола связки (он будет самым красивым), в форме будущего времени (водку будешь?) и  т.п. [Апресян, 2015]

Усложняет исследованиеконтекстуальности и обусловленной ей многозначности глагола быть (быти) такое явление как билингвизм, а, точнее,диглоссия, когда, как в восточнославянской традиции, народный язык сочетается ссословным церковнославянским, основанным на близкородственной южнославянской лексике. В  условиях диглоссии прояснение полисемии зависит от социолингвистического контекста, обусловленного наличием не только профессионального субъязыка, но и его различных регистров. Ключевым моментом в разрешении многозначности повсеместно является переход слова из специального языка в язык общий, или же обратный процесс, или оба сразу. Надо признать, что эти явления представляются практически недоступными для понимания представителями других областей знания как естественнонаучных, так и гуманитарных. Сложность здесь обусловлена тем, что этот фундаментальный глагол в синхроническом аспекте имеет разные формы инфинитива – в русском (быть) и церковнославянском (быти), тогда как в некоторых временных формах полностью совпадают, и чтобы разобраться в этих контекстуальных нюансах, нужен специальный навык. 

В исследовании изменяющихся во времени и обстоятельствах значений фундаментального глагола быть (быти), (в истории развития русского языка в целом, грамматики и лексики в частности), обнаруживается, что временная парадигма этого глагола содержит грамматические формы, способные выражать различные модусы бытия и, соответственно, различные релевантные этому модусу субъекты: то, что существует вечно, не рождено и не создано;то, что существует всегда (сотворено, но не подвержено гибели), и, наконец, то, что существует временно (возникает, живет и  погибает).[xii]Согласно характеру традиционной образованности, сложившейся под влиянием греческой грамматической традиции, средневековые восточнославянские грамматисты дифференцировали формы бѣаше, быстьибылъесисемантически: первой форме приписывается состояние без начала и конца, второй – инхоативное значение, а третьей – значение завершившегося в прошлом состояния [Живов, 2017].

Если форма былъеси касалась завершившегося во времени процесса, субъектом которого мог быть любой физический объект, то форма  бѣашеспособнавыражать метафизический модус бытия Субъекта вечного (безначального и бесконечного или вневременного).[xiii] Такое требование к грамматике выдвигал богословский и философский контекст и таким образом формировал парадигму. Разумеется, грамматика языка, оперирующего метафизическими понятиями, нуждается в исчерпывающе выразительных формах, способных определять смыслы, не прибегая к перифразу. Поэтому в церковнославянском языке как литургическом и сословном грамматика была сформирована необходимым для выражения сакральных смыслов образом.

Анализ исторического изменения значения глагола быти (быть)  в условиях  русско-церковнославянской диглоссии выявляет семантический дрейф не только в диахроническом, но и в синхроническом отношении, обусловленном социолингвистически.[xiv] Временная парадигма глаголабыти (быть) давала (дает) возможность грамматическими средствами выражать деяния метафизического Вечносущего.

Как видно, в условиях диглоссии способность глагола быти (быть) выражать вечное и временное, имеющие онтологические значения, основополагающие в философских и богословских дискурсах, зависит от контекста, причем не только от лингвистического. Проблемы семантики глагола быть, в силу его фундаментальности, актуальны не только в филологии, но и в философии, где касаются самых онтологических основ, диалектической связи физики и метафизики, сущности бытия. С одной стороны, в исследовании философской истории понятия бытиеи его модусов (как существование не только в пространстве и времени, но и вне времени и пространства) выявляются метафизические суппозиции, представляющие интерес с точки зрения грамматической полисемии. С другой стороны, в истории языкознания известна способность глаголабыти (быть)  выражать различные модусы бытия в зависимости от языка, среды его употребления и языкового регистра[см. Живов, Регистры письменного языка и социальная стратификация, 2017: 888-898].

Научное построение грамматической системы языка не представляется адекватным без участия философии и прямо с ней связано. Это, прежде всего, касается временных категорий, поскольку время является одним из основных объектов философского внимания. Для  создания церковнославянского языка были заимствованы грамматические идеи из классической школы; это относится к системам времен и чисел, имеющим специфическое богословское и философское, метафизическое содержание [Лазарев, 2014]. Так, временная парадигма глагола быти (быть)  позволяла выражать безначальное и бесконечное (или вневременное) вечное бытие [Живов, Успенский, 1986]:

 

Контекст проявляется в логике, тогда как ассоциации обнаруживаются вне очевидной логической связи, в ходе свободных и направленных ассоциативных экспериментов. Ассоциативные значения выходят за рамки логики только на первый поверхностный взгляд, но  при систематизации логика устанавливается, что позволяет внести определенные  коррективы  в  описание  семантики  слова  при его лексикографическом обобщении. Однако вопросы зависимости психолингвистических значений от контекста выходят за исследовательские рамки этой статьи, хотя и касаются филологического релятивизма. 

Выяснением зависимости содержания понятий от контекста заняты представители различных научных направлений. Многие профессиональные объединения вносят свой вклад в общий язык. Цель этой статьи разметить междисциплинарное понятийное пространство, объединяющее схожие термины различных «самодостаточных» научных дисциплин. Понятие филологический релятивизм призвано для описания семантического пространства на пересечении философии и филологии между собой и другими научными дисциплинами и служит для привлечения внимания к этой области гуманитарного знания.

В рамках этой статьи филологический релятивизм обозначает общий интерес представителей различных наук к такому явлению как релевантность (относительность) контекста и многозначности.

В сознании непрофессионального носителя языка лексическая и грамматическая  полисемия и омонимия, метонимия и метафора, референтное значение и суппозиция, лексема и сема, практически не дифференцируются и не идентифицируется, и относятся к  системному значению термина гуманитарное знание. Впрочем, и между профильными специалистами возникает немало разногласий по поводу содержания некоторых понятий. Например, и для языковедов разграничение омонимии и полисемии в некоторых случаях весьма затруднительно и остается предметом ученых дискуссий.[i] Одно очевидно, что оба эти явления способны вызывать ошибки в рассуждениях, поэтому имеют примерно одинаковую важность в контексте филологического релятивизма.

Можно сказать, что контекстуальность, которая ближе к филологии,  и релятивизм, который ближе к философии и физике, суть схожие понятия и входят в системные значения друг друга. Понятийная база филологического релятивизма складывается из концептов, общих для философии и филологии, логики и семантики. Если теория суппозиций – это философская концепция, а семантика относится к языкознанию, то филологический релятивизм – это обобщающая межпредметная дефиниция, сигнифицирующая грани их пересечения. Следовательно, знаковое поле филологического релятивизма зиждется на гранях философского и филологического понятийных фракталов, образуя фило(лого)софский космос[ii].

Безразличие к учению о суппозиции, как и непонимание различных оснований полисемии – лексических, грамматических, исторических, психолингвистических и т.п. – приводит к множественным бессмысленным дискуссиям, поэтому обозначение проблемной зоны представляется делом важным. Как и физический релятивизм, филологический имеет амбивалентный характер: с одной стороны, открывает новые возможности для манипуляций, с другой – дает не только защиту от них, но и технологию сохранения энергии, часто расходуемой на пустые споры.

Филологический релятивизм – это новый термин для многообразия, вызванного необходимостью– научить  не только специалистов, но и обывателей выявлять фальшь в рассуждениях. Это тот самый случай, которого бритва У. Оккама касается, но не отсекает.   

 

[i]В языковедческой литературе такой дрейф ещё называют семантическим сдвигом.

[ii]Другими словами, контекстуальность определяет актуальное значение слова, или актуальность определяется контекстуальностью, в том числе и экстралингвистической. Разумеется, нужно принимать во внимание и зависимость от контекста самого понятия «актуальность»: актуальность вообще или актуальность смыслового значения. И.А. Стернин под актуальным значением слова предлагает понимать «совокупность  актуализированных  в  акте  речи  сем,  то  есть  актуализацию значения определенного  набора  сем в  конкретном  контексте в совокупности с семантическими компонентами, наводимыми контекстом и коммуникативной ситуацией» [Cтернин, 1985].

[iii] Софисты вообще увлекались формальными определениями, при этом, говоря современным языком, смешивая контексты. Использовались не строго логические доводы, но и лингвистические нюансы: синонимы, омонимы, амфиболию, синтаксическую инверсию и др.

[iv]Проблема многозначных слов – полисемов и омонимов, а также метонимов,затрагивалась прежде всего в споре о природе имен в качестве аргумента, доказывающего их произвольность.

[v]В  значении  слова  выделяются  мегакомпоненты – лексический  и грамматический,  макрокомпоненты – денотативный,  коннотативный, функциональный  выделяют  и  другие  типы компонентов – эмпирический или образный,  селективный [Стернин, Рудакова, 2011: 5].

[vi]Аристотель говорил о полисемии, но не как филолог, поскольку филологии как научной дисциплины тогда не существовало. Поэтому πολυσημεία Аристотеля – это философское понятие, а polysémieБреаля – филологическое. По существу, семантика – это и есть развитие философского учения о многозначности в филологическом контексте.

[vii]У  Покока    в  качестве  контекста  выступает  прежде  всего  язык.  Интенции  автора,  его  способ  использования  языка  оказываются  подчиненными  лингвистическим и идейным парадигмам, которые исследуемый автор находит в своем времени. У Скиннера же как контекст выступают споры и дискуссии, в которых  находится  автор  высказывания.  Он  критикует  Покока  и  указывает,  что,  обращая  внимание  исключительно  на  анонимные  аспекты  языка,  мы  можем  упустить  индивидуальные  намерения,  иронию,  иносказания  и  т.  д.,  т.  е.  упустить  существенные  аспекты  авторского  высказывания.  Слова,  например, могут обладать смыслом, зависящим от намерений автора.Под «контекстом» они понимают в первую очередь полемическую языковую ситуацию. Речь идет не о естественных языках, но о языках политических, о совокупности идиоматических матриц, принятых в политической философии и составляющих фон, по отношению к которому проявляет себя автор[Доманов, 2019].

[viii]Отдельный исследовательский интерес и авторские симпатии вызывает контекстуальность  иронии, способной выходить за рамки собственно логико-философских построений и обусловленной ситуативно. Ирония, в зависимости от ситуации, стиля общения и целей коммуникантов, использует многозачность/полисемию для выражения истинного смысла вместо явного, нарушая в парадоксе законы формальной логики. Контекстуальная обусловленность и средства реализации иронии служат предметом специального изучения[Походня, 1989].

Как категория дискурса ирония реализуется только на фоне контекста. Исследователи выделяют три типа контекста: микроконтекст (предложение), макроконтекст (диктема), мегаконтекст, содержащий экстралингвистическую информацию социального, географического и исторического характера, включающий культурные реалии [Горностаева, 2013].

[ix]За столетие до теоретических разработок представителей кембриджской школы об историческом изменении значений ключевых для философии понятий рассуждал Кареев Н.И. на страницах «Филологических записок» А.А. Хованского. В  «Мифологических этюдах» академик рассматривал историю осмысления метафизической идеи о вечном бытии, начиная с самого рассвета человеческой мысли на заре цивилизации до вершин её философского взлёта. В духе предметно-смыслового дуализма, проявившегося в дуализме мифологическом (анимистическом), религиозном и философском и, наконец, собственно, в филологическом (когда слово становится  Вещим), Кареев описывает семантическую эволюцию понятия сверхъестественное (метафизическое, супранатуральное):  «Уже в то время, когда дикарь рядом с материальным миром признает мир духов, он все еще не имеет богов в настоящем смысле этого слова: солнце – гелиос здесь не что иное, как то самое солнце, которое мы видим над собою днем и которое на ночь уходит под землю; оно – материальное существо, движениями которого управляет живущая в нем душа;оно принадлежит к тому же материальному миру, в котором живет человек; только с течением времени слово с забытым значением порождает божественный миф, и вот мы имеем Гелиоса, уже не самое солнце, а как личность, как божество, как  существо более тонкое, стоящее выше человека, эфирообразное, подобное душе человека, поставленное за пределы чувственного мира, в сферу сверхъестественного» [Кареев, 1873].

Академик рассматривает историю отношений между знаком, предметом и смыслом на примере представлений о душе, вначале как тонкотелом атрибуте предметов, который, с развитием представлений об особом духовном мире, отделяется от предмета и переходит к абсолютной, вне всякого «атомарного факта» (Витгенштейн),  бестелесности, ставшей основанием как для монотеистических религий, так и для философского дуализма. Вместе с отделением духовного мира, мира абсолютно абстрактных явлений, от предметного Кареев выделил несколько этапов в развитии понятия сверхъестественное, в соответствии с текущим уровнем мифо-религиозно-философских представлений о душе: а) как нечто тонкотелесное, подобное свечению ауры; б) как самостоятельный субъект особого духовного мира, но всё же тонкотелесный; в) как абсолютно бестелесный вечный Дух [Кареев, 1873]. 

[x]Вопрос о проведении аналогии между терминами схоластической теории суппозиций, определяющей систему отношений знака, его суппозиции и сигнификации в ряду логико-семантический теорий, использующих понятия экстенсионала и интенсионала (Р. Карнап), денотата и коннотата (Д. Миль), смысла и значения (Г. Фреге), иными словами, вопрос об установлении соответствия между средневековой системой понятий «знак-сигнификация-суппозиция» и современными «знак-смысл-значение», остается по сей день отрытым[Журавлева, 2011: 183].

[xi]Здесь необходимо отметить, несмотря на то что действия общества в целом направлены на создание единообразного языка, действия отдельных сообществ, наоборот, направлены на его дифференциацию, в независимости от того, явно это происходит или имманентно. Каждая наука, каждое искусство, каждая профессия, создавая свою терминологию, оставляет свой след в словах общего языка. Каждая группа людей по-своему использует общие ресурсы языка. Таким образом, значения слов уточняются не только в профессиональных группах; любая совокупность индивидов, связанная в пределах общества какими-либо особыми отношениями, обладает в силу этого особыми понятиями [desnotionsspéciales] и подчиняется правилам, характерным для той малой группы, которую она составляет, временно или на постоянной основе; значение же слова определяется совокупностью понятий. Эти две противоположные тенденции прямо следуют как из характера общего языка, так и из особой роли специальных языков. Языки отдельных групп становятся таким образом «арго», и сами эти арго становятся иногда искусственными [Мейе, 1906]. Именно из-за разнородного социального состава говорящих на одном языке и происходит большая часть изменений значения. Это касается не только узкоспециального терминологического разнообразия, но и полисемии, не только лексической, но и грамматической.

[xii]В этом контексте вызывает интерес семантика корнейбы и ста, обозначающих бытие и становление.

[xiii] Лучшим образом определять вечное можно в контексте понятия супранатуральное, т.е. абсолютно бестелесное, а потому и неподверженноетлению, в отличие от всего временного и телесного, т.е. тленного.

[xiv]Проиллюстрировать социолингвистический контекст, расширяющий диапазон многозначности глагола быть, можно на фоне исторической ретроспективы. Появление первых грамматических штудий в восточнославянском ареале относится к рубежу XVI-XVIIвв. Большинство книжников того времени не только не владели грамматической премудростью, но, видимо, вообще не были знакомы с грамматическими трактатами. Тогда сама возможность грамматической образованности играла роль социального дифференциатора, разделяющего грамматическую элиту, владеющую высшим научным регистром церковнославянского языка, и всю остальную читающую и пишущую братию: «Эта дифференциация создавала возможность обращать тексты к разному адресату: одни могли быть предназначены для ученых, а другие – для простецов»[Живов, 2017].

Известная «языковая  полемика» о способности грамматической формы определять смыслы и таким образом формировать новый контекст, а также о её номинации, реализовалась в полемике (πολεμικά – «война») социальной и привела к трагическим результатам: и к церковному расколу, и к многочисленным жертвам. Различие в понимании содержания грамматических форм и их философских коннотаций обернулось социальной драмой. Не вполне ясное разумение контекста определило судьбу и Максима Грека, призванного в Московскую Русь, где философия вообще считалась ересью, ради церковной справы. По мнению его судей, грамматическая форма, выбранная греческим справщиком, радикально меняла интенцию, обращенную к Предвечному Богу, а не к некому временному и смертному субъекту. Примечательно, что свой выбор М. Грек оправдывал контекстом «из рода в род», наполняющим форму правильным смыслом. Однако не был понят, видимо, потому что понятие контекстуализм не входило в оперативную терминологическую базу средневековых богословов [Вернер, 2013]. 

На протяжении XVIII века были предприняты неоднократные попытки составить учебники по грамматике «русского языка», авторы которых не вполне отдавали себе отчет, грамматику какого языка создают и какой язык имеют в виду в условиях диглоссии[Успенский, 1997].


[i]Полисемию (омонимию, метонимию и т.п.) определяет контекст, структуру которого формирует синтаксис и в конечном итоге грамматика. Ведь чтобы выяснить смысл знака, необходимо построить предложение, потому что бессвязный набор слов не способен создавать смыслы. В свою очередь, смысл в зависимости от контекста выстраивает дискурс; таким образом смысл и контекст образуют единое диалектическое пространство.  Зависимость смысла от контекста, не говоря уже о психолингвистике, настолько велика, что можно сказать – смысл определяется контекстом даже в большей мере, чем знаком.

[ii]Здесь надо заметить, что понятию космос, как и другим тому подобным, присущ семантический дрейф, и в настоящее время оно главным образом ассоциируется с вполне материальным космическим пространством – Солнечной системой, галактиками и Вселенной, но на заре философской мысли означало идеальное гармонично и эстетически упорядоченное пространство, противостоящее хаосу и предназначенное для его преображения.

 

 

 

Список литературы

1. Атнашев Т., Велижев М. Кембриджская школа. «Contextisking»: Джон Покок - историк политических языков // НЛО, 2015. - №134 -С. 21-44.

2. Апресян Ю.Д. Многозначность глагола быть / Лексико-семантическая парадигматика // Исследования по семантике и лексикографии. М., 2009 - Т.I. - С. 441-461.

3. Бивир М. Роль контекстов в понимании и объяснении: Пер. с англ. // История понятий, история дискурса, история менталитета : Сб. ст. : Пер. с нем. / Под ред. Ханса Эрика Бёдекера. - М.: НЛО, 2010. - С. 112-152.

4. Вернер И.В. Грамматическая справа Максима Грека в Псалтыри 1552 г. / Письменность, литература, фольклор славянских народов. История славистики XV Международный съезд славистов.- М., 2013. - С. 104-127.

5. Горностаева А. Ирония как компонент английского стиля коммуникации :моногр. - М., 2013. - 238 с.

6. Доманов О.A. Понятие контекста в контекстуализме Марка Бивира // Сибирский философский журнал. - 2019. - Т. 17. - № 2. - С. 99-114

7. Друзина Н.В. Фундаментальные глаголы бытия и обладания. Функциональный и когнитивный аспекты / Дис. доктора филол. наук. - Саратов, 2006. - 360 с.

8. Живов В.М. История языка русской письменности. - М., 2017. - Том II. - 480 с.

9. Живов В.М., Успенский Б.А.Grammaticasubspecietheologiae. Претеритные формы глагола «быти» в русском языковом сознании XVI-XVIII веков // RussianLinguistics, 1986. - V. 10. - № 3. - С. 372.

10. Журавлева Е.В. Сравнительный анализ логико-семантических концепций У.Оккама и Г.Фреге // Вестник Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина, 2011. - С. 183-193.

11. Иванов Вяч.И. Наш язык // Из глубины. - М., 1990. - С. 146.

12. Катермина В.В. Язык как способ осмысления мира // Сопоставительная и славянская филология: история, состояние, перспективы. - Воронеж, 2014. - С. 32-38.

13. Кареев Н.И. Мифологические этюды // Филологические записки, 1873. - Вып.1-6.

14. Лазарев А.И.Grammaticasubspeciephilosophia: вечность в философии и грамматике // Славянский вестник: история и перспективы. Материалы международной научно-практической конференции, посвященной 150-летию сборника «Славянский вестник». - Воронеж: Кварта, 2016. - С. 171-172.

15. Лещёва М.В. Лексическая полисемия в когнитивном аспекте. - М., 2014. - 256 с.

16. Лисанюк Е.Н.Суппозиции в средневековых трактатах о предписаниях // Логико-философские штудии. - СПб., 2009. - С 59-69.

17. Лисанюк Е.Н. Теория суппозиции в средние века // Verbum, 2000. - № 3. - С.15

18. Мейе А. Как слова меняют значение (1906) / Понятия, идеи, конструкции: очерки сравнительной исторической семантики / Под ред. Ю. Кагарлицкого, Д. Калугина, Б. Маслова. - М.: НЛО, 2019. - С. 39-89.

19. Козеллек Р. К вопросу о темпоральных структурах в историческом развитии поня-тий // История понятий, история дискурса, история метафор. Сб.статей под ред. Х.Э.Бёдекера / Пер. с нем. - М.: НЛО, 2010. - С.21-33.

20. Походня С.И. Языковые виды и средства реализации иронии. - Киев, 1989. - 126 с.

21. Рудакова А.В., Стернин И.А. О понятии коммуникативного значения слова. - Воронеж, 2017. -С. 62-69.

22. Рыскельдиева Л.Т. О грамматике и метафизике смысла // Вопросы философии, 2018. - № 7. - с. 70-80.

23. Скребцова Т.Г. Когнитивная лингвистика: классические теории, новые подходы - М., 2018. - 391 с.

24. Соссюр де, Ф. Курс общей лингвистики. -М., : Логос, 1998. - 235 с.

25. Стернин И.А. Лексическое значение слова в речи. - Воронеж: Изд-во ВГУ, 1985. - 170 с.

26. Стернин И.А, РудаковаА.В., Психолингвистическое значение слова. - Воронеж, 2011. - 192 с.

27. Стернина М.А. Лексико-грамматическая полисемия в системе языка: Опыт разработки интегральной теории полисемии // Дис. доктора филол. наук. - Воронеж, 1999. - 253 с.

28. Успенский Б.А.Доломоносовские грамматики русского языка / Общее и славянское языкознание // Избранные труды. - М., 1997. - Т. III. - 800 с.

29. Черноскутов Ю.Ю. Принцип композициональности и принцип контекста у Г. Фреге // Логико-философские штудии. - СПб., 2006. - Вып. 4. - С. 193-211.

Войти или Создать
* Забыли пароль?