Ростовская область, Россия
ГРНТИ 10.07 Теория государства и права
В статье рассматриваются различные аспекты института государственно-правового принуждения в рамках отечественного политико-правового дискурса XI – начала XVIII вв. Автор анализирует проблему в широком правокультурном и доктринальном контексте, показывает эволюцию идей в отношении содержания и социальной значимости государственного принуждения в российском правовом и духовном пространстве.
государственное принуждение, право, справедливость, свобода, законность
Проблематика развития правовых и политических институтов в условиях модернизационных процессов и, тем более, в переходный период, для отечественной (досоветской, советской и современной) юридической науки, конечно, не нова. В теоретико-правовом и государствоведческом аспекте, в той или иной мере, к ней обращались представители либеральной российской мысли, такие, как К.Д. Кавелин, А.Д. Градовский, Б.Н. Чичерин, П.Б. Струве, П.И. Новгородцев и др., когда предлагали проекты пореформенного развития институтов российского государства и права во второй половине XIX – начале ХХ в., не оставили без внимания и представители отечественного консерватизма и евразийства, – К.П.Победоносцев, Л.И. Тихомиров, М.Н. Катков, Н.Н. Алексеев, Н.С. Трубецкой и др. – анализируя национальную политико-правовую реальность и модели дальнейшей эволюции государственных и социально-юридических институтов.
Эти же исследователи в широком модернизационном контексте рассматривали содержание и специфику функционирования механизма государственного (государственно-правового) принуждения, «погружая» его в переходное политико-правовое пространство и, во многом, опираясь на имеющую место традицию рассмотрения этой важной для нормального существования любого государства правовой конструкции.
Однако следует отметить то обстоятельство, что даже у многих представителей отечественной (классической) государственно-правовой мысли далеко не всегда при изучении специфики государственно-правового принуждения в национальном политическом мире присутствует культурцивилизационный аспект, что, естественно, «обедняет» полученные выводы, результативные положения и т.п.
В этом плане, конечно же, большой интерес представляет близкий к российскому государственно-правовому и социальному полю византийский опыт доктринального анализа и категории, и механизма принуждения, в который были вовлечены такие понятийные конструкты, как «право», «закон», власть, «наказание», «император» и др. В целом же, проблема юридической и духовной природы института государственного принуждения решалась в широком «греко (эллинистическом) – римском» контексте. В частности, византийские интеллектуалы (например, Иоанн Стобей, первая половина V в.) стремились особым образом адаптировать античные (языческие) представления о законе, власти, принуждении к новой для того времени христианской императорской идеологии.
Так, большой интерес в этом адаптационном процессе представляло известное положение Платона о соотношении законодательства и искусства: «Некоторым образом ясно, что законодательство – часть царского искусства, однако прекраснее всего когда сила не у законов, а в руках царственного мужа, обладающего разумом» [1, c. 48].
Такого рода идея получила в византийско-христианской традиции получила несколько иную интерпретацию. что прекрасно выразил Иоанн Стобей: «Я заявляю, что всякое общество состоит из управляющего и управляемого, третьим же элементом является закон. Далее, закон бывает двух видов: одушевленный, которым является царь, и неодушевленный, а именно писаный закон. Первенствующим же является закон. Ибо, если ему следуют, то царь является законным… а все общество счастливым, но если его нарушают, то царь является тираном, управляющий – непоследовательным, управляемый – рабом, а все общество - злосчастным» [2, c.203].
Обратите внимание на то, какое оригинальное (и уже не язычески-античное) понимание сущности и взаимосвязи сразу нескольких важнейших компонентов государственно-властного пространства: «легальность царской власти», «легитимность царской власти», «власть закона», «тирания», «государственное управление». По большому счету, перед нами суждение, отражающее содержание правового государства, либо, государства «диктатуры закона», причем, сформулировано оно автором, жившим в V в., да еще и в империи.
На этом фоне, немалый интерес представляет обращение к русским и российским доктринам в той или иной мере тяготеющим к византийскому политико-правовому наследию. Здесь следует отметить, что в ходе «переживания» российского права таких этапов, как традиционно-обычный (IX-XV вв.), классическо-московский (XV-XVII вв.), имперский-петербургский (XVIII), имперско-модернизационный (XIX-начало XX вв.), советский (октябрь 1917-1993 г.) и современный происходит не только изменение духовной ориентированности права, смена характера нормативно-правовой техники, правового статуса личности, соотношения национального и «заемного» элементов (норм и институтов), но и трансформация модели взаимосвязи права и государственной власти, права и общества, в ходе которой, собственно, и меняется понимание сущности и значения механизма государственно-правового принуждения, оценка его структурных компонентов, вектора развития и др.
Представители отечественной политико-правовой мысли проанализировали в своих трудах особенности развития и функционирования механизма государственного принуждения в российском политико-правовом и социальном пространстве. Они (каждый на своем теоретико-методологическом уровне, с использованием свойственного конкретной эпохе понятийного аппарата) отразили основные направления и итоги предшествующих исследований в сфере правовой и духовной свободы, права («Правды»), законности и государственного принуждения («Гроза», «Страх» и др.).
Так, идеи суверенности Русского государства, его единства, сильной княжеской власти становятся ведущими в политико-правовой литературе Киевской Руси. В дальнейшем по мере упрочения феодальных отношений, развития процессов феодальной раздробленности и усиления внешней опасности все более настойчиво начинают пропагандироваться идеи единения всех русских земель (сначала вокруг Киева, а затем Москвы) и смягчения социальных противоречий путем уменьшения эксплуатации и угнетения.
Первым русским социально-правовым и политическим трактатом стало «Слово о Законе и Благодати», созданное Киевским митрополитом Иларионом в середине XI столетия. В нем были затронуты и освещены вопросы, касающиеся происхождения, сути, целей и задач верховной власти, которой митрополит считал волю Божественную, данную князю, как «причастнику и наследнику небесного царства» для выполнения своего высшего долга перед людьми и Богом. Образ христианского носителя верховной власти занимает центральное место в трактате Илариона, здесь прописана и значимость ответственности русских князей за управление русским государством, и качества, которыми должны обладать князья для наилучшего осуществления власти. К таким качествам митрополит отнес мужественность, острый ум, милосердие и законопослушность.
Закон был воспринят, как воля переданная людям Богом через своего избранника, это было связано с тем, что теологическая и юридическая значимость закона считались в то время едиными и не разделялись, как понятия.
Также Илариона интересовала проблематика праведного суда как одной из форм государственного принуждения по «Правде» (не даром и возникло понятие «оправдить», близкое, но все же отличающееся во своему содержанию и смыслу от современной категории «оправдать») и определения наказания и «милости виноватому». Наказание определено им, как «воздаяние каждому по делам его».
Несколько позже проблему принуждения и наказания рассмотрел Владимир Мономах. Вступив на престол, Мономах издал новые законы (Устав Владимира Всеволодовича Мономаха – вторая часть Пространной Правды). Программу же своего политического правления он изложил в трудах «Поучение детям», «Послание Олегу Черниговскому» и «Отрывок», который условно принято называть «Автобиографией».
В общем, в работах Мономаха нашла свое продолжение линия начатая Илларионом: к проблемам изложенным в «Слове о Законе и Благодати», он добавил ряд новых актуальных для реализации политической власти тем. В частности, были выделены такие, связанные с пониманием природы, функций и социально-правовой значимости механизма государственного принуждения вопросы, как форма организации княжеской власти и ее законодательно утвержденный объем, не остался без внимания и нравственный облик присущий христианскому правителю и формат его взаимоотношений с подвластным населением и князьями-вассалами.
Мономах не обошел своим вниманием и вопросы, касающиеся социальной значимости и механизма государственного принуждения и специфики юридической ответственности в древнерусском политико-правовом пространстве.
Признавая, что государственное принуждение преследует различные цели в процессе правового регулирования и контекстуально отмечая его объективный для любой национальной государственности характер, Мономах, указывал, что судебные функции должен был осуществлять сам князь и делать это «праведно, с милостью и избегая беззакония».
«Избавьте обиженного от руки обижающего, праведно судите сироту, оправдайте вдовицу ... не давайте сильным погубить человека». Любой человек, и убогий калека, и бедный смерд должен быть защищен от произвола и самоуправства. Что касается смертной казни, то Мономах, ссылаясь на традиции христианства, нравственности и морали, считал неприемлемым такой вид наказания. «Ни правого, ни виноватого не убивайте, и не повелевайте убить того, кто будет достоин смерти, ведь душу христианскую нельзя губить».
В дошедших до нас фрагментах трудов Владимира Мономаха, просматривается мироощущение этого мыслителя – строгого, но справедливого и «милостивого» к подданным государя.
В эпоху русского классического права, во многом, в продолжении традиции механизм государственного принуждения уже рассматривается сквозь призму княжеско-церковных отношений, в контексте формирующегося в рамках имперской парадигмы «Москва-Третий Рим» взаимодействия юридических (позитивных) и религиозных норм и принципов.
Так, М. Грек изложил ряд тезисов, в которых отражались предпочтительная форма власти, а точнее способы ее осуществления на «Земле Русской»: царь управляет подвластными «в синклитских советах царских», к участию в которых допущены «благохитростные советники» и «крепкодумные воеводы». Плохих советников, «говорящих и советующих что-либо развратное», следует немедленно удалять, чтобы царь не подвергался их влиянию. Перечисляя состав «советующих лиц», Максим Грек рядом с боярством упоминает и дворянство (воеводы, военачальники).
Очень остро затронул Грек и вопросы судопроизводства, критикуя, в том числе, и взяточничество судей, расхищающих имущество, «обижая при том вдов и сирот». Ради получения мзды судебные чиновники не постоят перед наймом лжесвидетелей и клеветой. Такой суд наносит ущерб не только всем подданным государства, но и авторитету царя и даже престижу всего государства перед «окрест себя живущих ляхов и немцев», где суд свершается на основании «градских законов», к тому же справедливо и не взаимно [3].
Именно Максим Грек четко сформулировал мысль о том что «правосудие должно осуществляться согласно закона и с равным отношением ко всем сторонам, участвующим в тяжбе, а мера наказания должна соответствовать тяжести содеянного».
Близким по взглядам к Греку и его окружению оказался Зиновий Отенский, создавший в XVI в политико-публицистические произведения. Он осуждал тиранические способы правления и связывал метод государственного принуждения с проблемой утверждения власти закона в обществе. Зиновий подробно и последовательно развил мысль, что именно жизнь, основанная на законе и угодна Богу. Законы же, по его мнению, делимы на три категории:
- Божественные законы, к ним отнесены заповеди Бога Святоотеческие писания и постановления церковных Соборов. Источником их является Божья воля и эти законы духовны.
- обычные нормы, сложившиеся по своему в каждой стране в виде обычаев и нравов исходя из климатических и географических условий. В обычаях Божественная воля выражена опосредованно [3].
- положительное (позитивное право) законодательство, представленное рассматривал в двух видах: законами царскими и градскими.
Зиновий утверждал, что соблюдение «Закона» и «Правды» суть обязанность и «верховных правителей», и должностных лиц. И именно на этих основаниях должна осуществляться властное принуждение, и определяться наказание. Царь же выполняет закон, прежде всего тем, что организовывает и осуществляет правосудие в стране.
Особая природа государственного принуждения рассматривалась И.С. Пересветовым, который в XVI в, предложил ряд преобразовательных политико-юридических программ. Причем, свои идеи он обосновывал в рамках тщательнейшего анализа политико-правовых причин краха Византийской империи, что, по-видимому, и стало источником предлагаемой им модели осуществления государственной власти: расширение государственного вмешательства в различных сферах жизни Московского царства, признание за царем (и великим князем) священного права применять принудительные меры к «изменникам» в целях восстановления нарушенного права царской власти. Только сильной централизованной власти «царское от Бога мудрое прирождение по небесному знамению» [4, с.182].
Вообще, им были предсказаны пути дальнейшего развития государственности и аппарата власти. Хотя, вопросы о форме правления поднимались к обсуждению задолго до Пересветова, однако именно он, например, впервые поднял вопрос о выделении суда в отдельную централизованную судебную систему. Уже из этой системы он отделяет в отдельное ведомство воинский суд, который осуществляется в армии теми начальниками, которые знают людей служащих под их началом.
Особенности же юридической ответственности как меры государственного принуждения И. Пересветов выделял в контексте присущего средневековому правовому менталитету совмещения понятия греха и правонарушения. Механизм государственного принуждения должен быть направлен на исправление таких «духовных пороков» общества, как «беззаконие» и «неправда» «Правда» – это не только отрицание порабощения и закабаления, и не просто справедливость, выражающаяся в «соответствии наград и наказаний», а значительно более сложное понятие, включающее в себя категории философские, морально-этические, религиозные и юридические» [5, с. 235-236].
Вообще, выявляя национальные основы правовой системы, специфику эволюции ее институтов, нельзя забывать и о том, что право и закон (в узком, свойственном западной культуре формальном их понимании) никогда не играли в русской жизни роль некого безальтернативного, исключительно позитивно воспринимаемого большинством населения регулятора общественных отношений. На уровне массового сознания это отразилось, хотя бы, в известном суждении о том, что «суровость российских законов всегда смягчается необязательностью их исполнения».
Иные акценты в отношении института государственно-правового института расставляет Ф. Прокопович. Высшая власть в обществе, считает Прокопович, образовалась путем договора, при заключении которого народ полностью отказался от своего суверенитета, передав его (или «вручив») верховной власти. Далее он отмечает, что именно в лице абсолютного монарха только и можно увидеть «стража и и защитника и сильного поборника закона…». Однако сам абсолютный монарх стоит над законом и обладает своего рода изначальной «непогрешимостью» в отношении всех своих действий, которые нельзя не только критиковать, но даже хвалить. Таким образом, монарх суть единственный (и высший) источник государственного принуждения, которое всегда и легально и легитимно, не может меняться без его воли. Именно монарх, который «никому и ни в чем ответа давать не должен» определяет оптимальное для собственной политики соотношение принуждения и убеждения. Применительно к российскому абсолютизму («империи петербургского стиля», как называли российское государство после петровских реформ евразийцы) принуждение в силу действия многих факторов стало доминантой властвования. Кроме этого, в обществе, на уровне массового, профессионального и обыденного правового сознания укрепились представления о принудительности как главном элементе содержании российского права.
В целом же, не только при Петре Великом, но и при его не столь «великих» преемниках верховная власть своими действиями часто разрушала веками складывавшуюся в стране мотивацию правомерного поведения: во многом посчитав себя свободными от народных обычаев и нравов представители новой «петербургско-немецкой» традиции (А.И. Герцен) начинают «поставлять» населению законы, иные результаты имперского правотворчества, совершенно расстраивающие его быт и, соответственно, подрывающие основы самого государства и общества. Напротив, Соборное Уложение царя Алексея Михайловича 1649 г. – первый общероссийский нормативно-правовой акт такого масштаба – являет собой непревзойденный образец соединения нравственного, традиционного (народного) начал с политическим, закона с обычаем. Впрочем, и сама подготовка этого документа, длительная и кропотливая работа по его созданию в соответствии с имеющими место принципами национального правотворчества показывает, как верховной властью должен разрабатываться законодательный акт.
Глухота власти к народной жизни, какими бы благими намерениями она ни была прикрыта, естественно, отзывалась правовым нигилизмом, хотя бы в форме «явного несочувствия россиян (представителей различных сословий) к формальному судилищу, основанному лишь на одной внешней букве закона, а не на «живой», нравственной правде» [6, c. 554], органичной национальному мировидению, убеждениям и поступкам. «Суд есть выражение общественной нравственности, это голос бытовой совести… Живой обычай выше мертвой буквы закона, совесть выше справедливости внешней. Таков принцип, который должен господствовать в судопроизводстве» [7, c. 566]. Так разве желание приблизить закон к нравственным началам является свидетельством его игнорирования? «Неужели, спросим мы, стремление соединить воедино и государственный закон, и народный обычай в духе подчинения и служения одной цели есть отрицание права?» [8, c. 117-118].
Тем более не нуждается в особых доказательствах положение, в соответствии с которым важным показателем и условием эффективности (юридических и иных социальных) норм является не нарастание государственной «принудительности» в общем механизме регулирования и охраны общественных отношений, когда правовая норма становится просто формой государственного принуждения, но, прежде всего, позитивное отношение к ним большинства населения.
1. Платон. Законы. М., 1999.
2. Гаген С.Я. Византийское правосознание IV-XV вв. М., 2012.
3. История политических и правовых учений /Под общ. ред. В.С. Нерсесянца. М., 2012
4. Пересветов И.С. Сочинения. М.-Л. 1956.
5. Клибанов А.И. «Правда» земли и «царства» Ивана Пересветова //Исторические записки. 1977. № 99.
6. Аксаков И.С. О судебной реформе // Полное собрание сочинений: В 5 т. М., 1886. Т. 4.
7. Аксаков И.С. О мировом суде // Полное собрание сочинений: В 5 т. М., 1886. Т. 4.
8. Величко А.М. Нравственные и национальные основы права. СПб., 2002.
