Moskva, Moscow, Russian Federation
This article examines the organization of space in Th.Fontane's novel "EffiBriest". The author analyses the problem of the representation "native" and "foreign" space in connection with the problem of "culture" and "barbarism".
Th. Fontane, space, "EffiBriest".
Вопрос о соотношении «своей» и «чужой» культур в романе «Эффи Брист» актуален, так как одним из важных сюжетообразующих элементов романа является пространственное перемещение героини, процесс ее адаптации в «чужой» среде Нижней Померании (город Кессин). Однако «иная» среда становится для героини и «своей» и «чужой» одновременно. «Своей» она остается потому, что Эффи говорит на родном языке, почти не порывая с привычным ей укладом жизни. При этом город Кессин – это пространство, отмеченное присутствием «чужого», азиатского начала, и это одна из причин, делающая Кессин для героини пространством «чужим».
Поэтому цель статьи состоит в следующем: представляется нужным прояснить характеристики «своего» и «чужого» пространств для главной героини; на уровне поэтики романа выделить другие оппозиции, связанные с противопоставлением «своего – чужого», и важные в философском и культурологическом отношении, например: «культура – варварство», «Европа – Азия».
С именем Т. Фонтане связывают становление немецкой реалистической прозы XIX-го в. При этом нельзя не согласиться с утверждением W. Müller-Seidel о том, что природа реалистического повествования Т. Фонтане кардинально отличается от, например, бальзаковской [1, c. 352—353]. Автор далеко не всегда следует точной топографии и фактографии, язык героев мало коррелирует с реально бытовавшими областными диалектами. Поэтому вывод ученого таков: Т. Фонтане обращается к анализу «реалистических», типичных для того времени ситуаций, пренебрегая порой точностью деталей. Так, ситуацию, описанную в романе «Эффи Брист», ученый возводит к имевшему в 80-е годы общественный резонанс скандалу между одной супружеской парой, закончившемся изгнанием супруги и смертью ее любовника на дуэли. Но и здесь Т. Фонтане существенно изменяет реальный сюжет как минимум в двух его составляющих: во-первых, в реальности прототип Инштеттена отбывал наказание за дуэль, затем был помилован, продолжил карьеру, его бывшая супруга пережила его на десять лет. Так, в романе Т. Фонтане отсутствует тема государственного вмешательства в попытку разрешить семейный конфликт [1, c. 361]. Во-вторых, что будет для нас очень важно, появляется экзотическое для героини пространство города Кессин, выдуманного писателем и помещенного им в реально существующую Нижнюю Померанию. В то время, как реальная коллизия между супругами происходила в Дюссельдорфе. Зачем нужно это экзотическое пространство, какова его роль, наряду с другими «чужими» культурами, упоминания о которых также фигурируют в тексте? Это вопрос, на который мы попытаемся дать ответ в своей статье.
Так как основная коллизия романа связана с судьбой главной героини, то нужно отметить, что оппозиция «свое – чужое» существует, прежде всего, в сознании Эффи. «Свое» пространство включает для героини такие понятия, как «своя» история, ценности, присущие «своей» культуре. «Своя» культура совмещает, казалось бы, взаимоисключающие вещи: с одной стороны, история Германии, показанная в большей мере сквозь призму частной истории семьи Бристов сводится для героини преимущественно к военным победам. Ощущение гордости от собственных побед и определяет атмосферу времени. Бристы участвовали в Фербеллинском сражении (17 век, война со шведами). В саду дома в Гоген-Креммене поставлен памятник в честь победы под Ватерлоо. В начале романа домочадцы Эффи празднуют день Седана (военный праздник, отмечаемый в честь победы немцев над французами во время Франко-прусской войны 1870 г.). В романе говорится о том, что у «пруссаков много юбилеев побед». Помимо этого, Эффи гордится благородством своей родословной. Таким образом, гордость за военные победы создает у героини чувство защищенности, «почвы».
С другой стороны, «своя» культура в понимании Эффи всегда гуманна. В начале романа она с подругами упоминает о неких женщинах, которых топили в пруду за неверность, но, по ее словам, «здесь ничего подобного не происходит. Это было в Константинополе....» [2, с. 28]. Увидев на прогулке жертвенные камни, Эффи уверена в том, что они принадлежали вендам (славянским племенам), и удивляется, когда ее убеждают, что жертвоприношения здесь совершали германцы. Таким образом, для Эффи важна оппозиция «здесь-там». Пространство «здесь» – уютное, мирное, комфортное, «свое», – это пространство победителя, «там» – страшное, как правило, еще и относящееся к темному прошлому, косвенно связываемое со славянским миром. И вот Эффи попадает в атмосферу «чужого» пространства, города Кессин, реальным прототипом которого был город Свинемюнде, в котором Т. Фонтане провел свои юношеские годы.
Нижняя Померания воспринимается Эффи именно как «чужое» пространство. У такого восприятия есть и исторические предпосылки. Нижняя Померания была долгое время разделена между различными государствами: Швецией, Пруссией, во время наполеоновских войн она была оккупирована Францией. После падения Наполеона в 1815 г. эта область целиком отошла Пруссии.
Описанию «чужого» пространства преданы романтические черты. Оно экзотическое, необычное и шокирует Эффи. При первом попадании героини в него в тексте возникает слово «unheimlich» («жуткое») по отношению к луне, которую видит героиня: «Она прекрасна, но свечение ее внушает жуть. В Италии она никогда не производила на меня такого впечатления, даже когда мы ехали из Местры в Венецию. Там нас тоже окружали болота, вода, лунный свет, и я боялась, что мост вот-вот провалится, но там не было ничего призрачного» [2, с. 59]. Таким образом, для Эффи существуют как бы две луны – «своя» и «чужая», внушающая мистический ужас. Эффи пытается объяснить ощущение ужаса влиянием Севера, но ее муж насмехается над этим объяснением. И Инштеттен подчеркивает, что красота Кессина вызывает чувство ужаса. Рассказывая о могиле китайца, он говорит, что пейзаж в этом месте «очень красиво и вместе с тем страшно» [2, c. 57]. Именно он показывает Эффи «чужую» луну.
Что еще характеризует Кессин? Этот городок отчасти сопоставим с Америкой, ведь в нем очень мало коренного населения: «Что же до жителей прибрежных торговых городков, то все они переселенцы..» [2, c. 57]. Кессин становится новым Вавилоном со смешением языков и культур, реализующий в себе идею глобализации, как бы ее назвали на современном языке: «на праздники, ярким солнечным утром, можно увидеть на наших крышах флаги всей Европы, а также с полосами и звездами и с изображением китайского дракона» [2, c.68]. Кессин для Эффи есть ни что иное, как воплощение бездомья, ведь даже дом супругов не их собственный, а капитана Томсена. В пространстве Кессина многие теряют свою национальную идентичность.
Таким образом, есть Кессин романтический со страшно-прекрасной луной и есть торговый, прозаический.
Коренным населением являются кашубы, по отношению к которым переселенцы-торговцы держатся обособлено. Но кашубы – коренной этнос, едва ли не единственный раз упомянутый в романе. Погружения в бытописание кашубов или исследования природы национальной психологии, как мы могли бы ожидать от писателя-реалиста, тем не менее, в романе не происходит.
Национальный колорит не попадает в поле зрения автора и тот создает пространство иное – мифологическое. Пересёкшая «чужое» пространство героиня попадает в мир фикций, для которого тема привидений, смерти, потустороннего становится одной из основных.
Основная мифологема роман связана с образом китайца. Как отмечает большинство исследователей, оппозиция «свой – чужой» приобретает здесь, прежде всего, мифологический характер. Китаец – персона абсолютно чуждая как европейцам и кашубам, так и миру живых в целом.
Т. Фонтане фиксирует такую черту времени, как тенденцию к демонизации чужого. Восприятие «чужого» кессинским обществом мистично, «чужое» азиатское начало демонизируется и отрицается, так, всеобщее осуждение вызывает попытка, предпринятая одним из священников, похоронить китайца в пределах христианского кладбища. И Эффи, боящаяся китайца, разделяет коллективные представления о «чужом».
Почему же именно образ китайца становится главным средоточием романа? Оказывается, эти коллективные представления напрямую вызваны историческим временем, когда происходит действие романа. Именно тогда Германия ведет политику активной экспансии в Китае, и демонизация «чужой» культуры нужна была для того, чтобы эти действия представить легитимными. В романе мы видим один из политических мифов, характеризующих эпоху [3, c. 206–207].
Важно, что «чужое» как демоническое начало проявляет себя именно во сне, Эффи кажется, что китаец приходил во время ее сна. Этот факт вызвал множество психоаналитических интерпретаций романа. Не вдаваясь в детали интерпретаций такого толка, скажем лишь одно: Т. Фонтане удивительно связывает «частное» и «общее», общую атмосферу эпохи с ее установкой на демонизацию чужого и внутреннее ощущение Эффи. Поэтому в «чужом» пространстве, имеющем и исторический прототип, как бы «объективируется» не только субъективный мир Эффи, но и настроения эпохи.
Тема «чужой» культуры возникает и в обсуждениях героями литературных произведений. Так, лирика Гейне становится предметом обсуждения в разговоре Крампаса и Эффи. Для Крампаса Гейне не только автор любовной лирики, но и литератор, вносящий тему «чужого» в роман, меняющий само представление европейцев о соотношении понятий «свое» и «чужое». В разговоре Крампас пытается пересказать Эффи стихотворение Гейне «Вицлипуцли», где речь идет о человеческих жертвоприношениях.
Основная тема стихотворения – это тема узнавания «своего» в «чужом», гротескный и саркастический взгляд на историю европейской цивилизации. Лирический герой совершает вымышленное путешествие в Новый Свет и находит там много того, что присуще и Европе. Так, жертвоприношение испанцев мексиканскому богу Вицлипуцли сравнивается Г. Гейне с христианским обрядом Евхаристии.
Почему Крампаса привлекает именно это стихотворение? Ведь его сквозная тема – «своего» и «чужого», неразличимости европейского и неевропейского, стало быть, и оппозиция «культура» – «варварство», столь важная для Эффи, в художественном мире романа оказывается спорной. Стихотворение Г. Гейне заставляет вспомнить упомянутый нами раньше эпизод, когда Эффи удивляется тому, что жертвенные камни принадлежали древним германцам, а не вендам.
Таким образом, сама оппозиция между обществом «культурным» и «варварским» оказывается фиктивной, как показывает это стихотворение, этот факт заставляет по-иному посмотреть и на эпизод дуэли. Хотя сложно увидеть в ритуале жертвоприношения зачатки будущих дуэлей, тем не менее, по замечанию одного из исследователей, архаическое общество с его кровавыми жертвоприношениями, возможно, выступает в романе как пародийный прообраз современных общественных устоев [3, c. 105]. Так как техника Т. Фонтане предполагает сложную систему лейтмотивов, предвосхищающих основное событие, дублирование эпизодов, то, как мы можем предположить, и тема жертвоприношения возникает два раза в романе не случайно.
«Чужое» и «свое» герои воспринимают по-разному. В одной из реплик Инштеттена, высказанной после дуэли, у него возникает романтическое желание бегства: «и вот какой выход я нашел наилучшим – прочь отсюда, уехать куда-нибудь к чернокожим, которые понятия не имеют, что такое честь и культура. Вот счастливцы!» [2, c. 283]. Такой исход предполагается Инштеттеном не без позерства взамен христианскому покаянию: «я не могу изображать грешника в покаянной власянице» [2, c. 283]. Культура понимается в данном случае Инштетеном как насилие, как набор неких конвенций, которым каждый человек должен следовать вне зависимости от своей воли.
В тексте возникает, как минимум, два разных представления о «чужом»: представление в духе Руссо о «естественной» дикости (у Интшеттена), о жестокости нецивилизованных народов (у Эффи). И то, и другое представление – не более, чем мифология, возникающая у определенных героев в конкретных ситуациях.
Как мы видим, сознание основных героев романа предельно мифологично, оно тяготеет к традиционным и обобщающим представлениям, к бинарным оппозициям. Кажется, что, попадая в Кессин, Эффи оказывается в мире воображаемого, мире фикций, но, как выясняется потом, вся ее жизнь оказывается поломанной из-за фиктивных представлений мужа о чести, достоинстве, обществе. И это происходит уже в рамках «своего» пространства. В мире фикций, изображенном Т. Фонтане, реальна лишь смерть.
Мы уже говорили о том, что повествовательная манера Т. Фонтане предполагает дублирование схожих эпизодов в «своем» и «чужом» пространствах. Однако, если в сознании героини «свое» и «чужое» противопоставляются, то в целом для художественного мира романа такой оппозиции, как кажется, не существует. «Свое» и «чужое» роднят общие темы и лейтмотивы. Например, тема смерти общая как для «своего», так и для «чужого» пространств. Дом героини в ее родном городе примыкает к кладбищу. Примечательна в романе символическая деталь, придающая всему происходящему оттенок абсурдности: «…железная калитка в кладбищенской стене отворилась, и в сад вошли три молоденьких девушки» (описание одной из сцен в Гоген-Креммене) [2, c. 21]. Появление молодых девушек со стороны кладбища весьма примечательно, этот мотив как бы предвосхищает смерть Эффи в конце романа. В начале же романа вскользь упомянута картина швейцарского художника А. Бёклина «Остров мертвых», получившая колоссальную популярность в Европе на рубеже веков. Наконец, городок Кессин представляет собой пространство, замкнутое настолько, что, как кажется, все возможные пути главной героини проводят ее мимо могилы китайца или прямо к ней. Героев в Кессине мало интересует политика, философия, история, насущные проблемы общества, предметом разговоров Эффи с окружающими становится искусство и, варьируемые на разный лад, истории о привидениях.
Уже в Италии у Эффи возникает страх падения в бездну, который обостряется уже в Кессине.
Наконец, подобно «чужому» китайцу, Эффи оказывается похороненной за пределами кладбища, но на территории своей усадьбы, этот факт может символизировать то, что семья приняла Эффи в то время, как общество от нее отвернулось.
Кессинский дом становится для Инштеттена «домом с привидениями», каковым он был для Эффи после дуэли.
Таким образом, оппозиция «свое – чужое» присутствует только на уровне сознания главной героини. У «чужого» пространства в тексте свой особенный статус: с одной стороны, это мир Нижней Померании, имеющий реальный исторический прототип, с другой – оно же коррелирует с внутренним миром главной героини, с ее страхами и потаенными желаниями, именно в «чужом» пространстве реализуется то, что было скрыто в «своем».
1. Müller-Seidel W. Theodor Fontane. Soziale Romankunst in Deutschland. Stuttgart; Weimar, Metzler, 1994.
2. Fontane T. Effi Brist. M.: Hudozh. lit., 1960.
3. Reichelt G. Fantastik im Realismus. Stuttgart; Weimar, Metzler. 2001.
