«И море, и Гомер — все движется любовью…»

О.Мандельштам

Любовь в античности и «Пир». Св.Августин и средневековье. Позднее средневековье: трубадуры и миннезингеры. «Тристан и Изольда». Эпоха Возрождения и Новое время. Образы высокой любви: От «Ромео и Джульетта» до «Страдания юного Вертера».

В европейской культуре особое значение в сфере чувств принадлежит любви, как главной духовной ценности, причем и в контексте религиозном, и во вполне секулярном. Здесь, однако, в центре внимания будет не любовь к богу, и не любовь к родине, или к родителям-детям, а только  романтическая или партнерская  любовь, т.е.  чувство, направленное на конкретного человека и связанное с развитием долговременных партнерских (супружеских) отношений. Сегодня уже никого не удивляет синтез литературоведческих и психологических исследований, ибо понять переживания людей прошлого без соответствующих литературных источников также трудно, как и без понимания этих переживаний у наших современников [36].

Благодаря появлению авторской литературы и философии, античная Греция и Рим дают возможность богатой реконструкции чувства любви и его значения в реальной жизни людей. Уже у Гесиода любовь выступает как важное условие зачатия даже у богов. У Эмпедокла две стихии – Любовь и Вражда – действуют в противоположном направлении, соединяя или разделяя первоначальные элементы (огонь, воздух, землю и воду), также как и все остальные вторичные элементы и тела. «То Любовью влекомые, сходятся все воедино Органы бренного тела, в расцвете жизненной силы; То напротив, Враждой разъятые злой, каждый порознь…» [35, с. 303].

Конечно, наибольший резонанс в истории культуры получили представления крупнейшего афинского мыслителя и политического деятеля Платона. Он различил в диалоге «Пир» три вида любви – низкую, сводившуюся лишь к удовлетворению сексуальной потребности, высокую – духовного характера, и среднюю, представляющую объединение и того и другого. В этом произведении Сократа, главного персонажа в диалогах Платона, наставляет в понимании истинной любви женщина Диотима, которая скорее всего была жрицей в одном из афинских святилищ. Именно высокая любовь впоследствии и стала называться платонической.  

Именно такую любовь и описывала Диотима, причем, по-видимому, Платон списывал с натуры, лишь незначительно преобразуя речь реальной женщины, в соответствии с собственными убеждениями. Она описывала развитие любви как восхождение от любви к одному прекрасному телу, к любви к двум, от двух – ко всем, от прекрасных тел – к прекрасным нравам, от них к прекрасным учениям, и наконец к учению о прекрасном. После этого прекрасная душа будет цениться выше, чем прекрасное тело. Можно даже легко догадаться, в чем речь Диотимы была дополнена Платоном. Для Диотимы именно совокупление мужчины и женщины – дело божественное, ибо это залог бессмертия у смертного существа. Вряд ли женщина могла восхищаться и считать истинной любовь мужчины к мужчине.

С известной степенью уверенности можно говорить о том, что в ранней греческой комедии чаще всего встречается описание достаточно низкой любви. Об этом можно судить как по особенностям требований жанра, ибо высокая любовь не слишком подходящий предмет для осмеяния, так и по характеру описания. Так наиболее крупный афинский комедиограф IV–III в. до н.э. Менандр писал в своей полностью дошедшей до нас пьесе: «Любовь растет от ожиданья долгого.  И быстро гаснет, быстро получив свое» [19,c. 60].

 Сексуальная потребность, как любая витальная потребность, имеет циклический, но насыщаемый характер. Это значит, что при ее удовлетворении интерес к предмету вожделения на известное время падает. Как мы видим, здесь приводится типичная характеристика витальной потребности, рост при депривации (лишении) и падение при удовлетворении.

При этом Менандр отмечал и другую важную характеристику такого любовного состояния, где страсть может подавлять разум: «Но трудно ведь, Когда влюблен ты, действовать обдуманно» [19].

И эта характеристика связана с выраженным доминированием сексуального влечения при длительной депривации, что вполне сравнимо с состоянием голода или с ломкой при наркотической или алкогольной зависимости. Человеку в этом состоянии трудно сосредоточиться на чём-то другом, ибо мысли постоянно соскальзывают на предмет остро ощущаемой актуальной потребности.

В той же пьесе  отмечается  положительная роль любви в создании семьи. «Известно ведь, что если в годы юные Жениться по любви, то будет прочен брак» (Брюзга, действие 5, Менандр) [19]. Хотя здесь речь идет почти исключительно о низкой любви, однако акцент на устойчивости отношений уже намечает перспективу более легитимной связи любви и брака.

При этом любовь женщины практически не являлась предметом описания и обсуждения для греческих авторов классического периода. Исключение представляют «Диалоги гетер» Лукиана, где можно увидеть обсуждение чувственной любви и мужчины к женщине, и женщины к мужчине, и даже лесбийской любви. Однако, и сами женщины могли писать о своей любви. До нас дошли стихи Сапфо и других поэтесс ее «мусического кружка» на острове Лесбос начала VI в. до н.э., которые наслаждались друг другом и стихами.

«Лишь тебя увижу – уж я не в силах

Вымолвить слова,

Немеет тотчас язык, под кожей

Быстро легкий жар пробегает, смотрят,

Ничего не видя глаза, в ушах же

Звон непрерывный,

Потом жарким я обливаюсь, дрожью

Члены все охвачены, зеленее

Становлюсь травы, и вот-вот как будто

С жизнью прощаюсь я»

[28, т. 1, с. 42].

Столь тонко описанные переживания, скорее всего, носят вполне личный, автобиографический характер. Ни у одного мужского сочинения, вплоть до эпохи Возрождения, мы не встречаем столь развернутого описания своих интимных переживаний, что говорит не только о таланте, но и о превосходстве красоты женского тела как предмета любви. К объяснению причины этого мы вернемся при обсуждении представлений любви в Ренессансе, но нетрудно понять, что культ красоты в Древней Греции резко контрастировал с дискриминацией женщин в важных сферах общественной жизни. Талантливые, умные и красивые женщины Лесбоса, сталкиваясь с грубостью и высокомерным отношением мужчин, замыкались в своем кружке, где находили подлинное признание, понимание и страстную нежность, чего они не могли получить в мужском обществе. 

Плутарх, как летописец нравов, предложил известный компромисс в понимании любовных отношений между супругами. В «Наставлении супругам» он отмечал, что жене надо следовать за чувствами мужа: «… жене следу­ет сво­их чувств не иметь, но вме­сте с мужем и печа­лить­ся, и весе­лить­ся, и тре­во­жить­ся, и сме­ять­ся.» Однако, и на мужа возлагаются известные обязательства: «кто дер­жит­ся с женой слиш­ком суро­во, не удо­ста­и­вая шуток и сме­ха, тот при­нуж­да­ет ее искать удо­воль­ст­вий на сто­роне». Согласно Плутарху, не только жене надо болеть за дела мужа, но и мужу надо болеть за дела жены и уважать ее. От уважения и заботы уже рукой подать и до любви. Скорее всего, именно Плутарх, а вовсе не Платон, приближает нас к пониманию возможностей любви в партнерских отношениях в античном обществе. К сожалению, вряд ли большинство мужчин античного общества разделяли такое мнение Плутарха [24].   

   В Риме, по мере создания правовой защиты частной собственности от государства и распространению имущественных прав на женщин, любви женщины  начинает уделяться некоторое внимание. Уже у Плавта гетера Филения в пьесе «Ослы» позволяет себе любить одного из своих обожателей. Это вызывает бурное недовольство матери-сводни, но вовсе не снижает чувства любви.

«Даже и пастух, который лишь чужих овец пасет,  Для себя одну имеет, ей утешен. Для души Дай любить мне Аргириппа одного желанного», – понятно, что здесь речь идет уже о чем-то похожем на среднюю, а не только на низкую любовь по Платону.

Античный диапазон любви у Св. Августина сузился до черно-белого изображения. Впервые сексуальные отношения как таковые приобрели  в его толковании Библии безусловно отрицательную коннотацию «греха прелюбодеяния». Допустимыми и относительно безгрешными были признаны только сексуальные отношения в браке, которые непосредственно связаны с деторождением. Августин поставил читателя перед простым выбором. Или возвышенная и достойная любовь к божественному идеалу или «грязная» плотская, чувственная связь, последствия которой, правда, иногда могут быть  признаны достойными. «Тут я на собственном опыте мог убедиться, какая разница существует между спокойным брачным союзом, заключенным только ради деторождения, и страстной любовной связью, при которой даже дитя рождается против желания, хотя, родившись, и заставляет себя любить» [1].  

Как мы знаем, распад мировой Римской империи сопровождался созданием христианского мира во главе с римскими иерархами церкви. Именно идеи Св.Августина об истинной любви как любви к богу были канонизированы Римской курией и оказались путеводными почти для всего Средневековья. Христианство жестко противопоставило свои представления о греховности сексуальной жизни вне церковного брака и строгой моногамии всем языческим верованиям. Отсюда понятно критическое отношение церкви к романтической любви, которая имела весьма отрицательную коннотацию как грязной похоти, хотя некоторыми теологами признавалась супружеская любовь. Такая амбивалентность была связана с тем, что хотя главной функцией семьи считалось рождение детей, однако, при заключении брака в эпоху Средневековья выбор жениха или невесты оставался за родителями или старшими в семье. Поэтому любовь при этом была скорее злом на пути брака, который вплоть до Новейшего времени являлся, прежде всего, финансовой сделкой.

Под непосредственным влиянием христианской церкви, вплоть до эпохи Просвещения, законодательство многих христианских городов и стран было беспощадно к неверным женам, в отличие от древних Афин, где мужу предписывалось выгнать неверную жену, но запрещалось убивать. Несмотря на столь суровое отношение к неверным женам, в литературе и искусстве, особенно, начиная с эпохи Возрождения, мы постоянно встречаем одни и те же социальные персонажи: любовник жены, неверная жена, муж-рогоносец и проститутка. При этом в прикладываемых к таким историям назиданиях грех прелюбодеяния всячески осуждался, что вовсе не мешало распространению этих грехов, ибо и в самих историях совершение греха выглядело весьма привлекательно.

Скорее всего, переходным этапом в «реабилитации» романтической любви стало Позднее средневековье со своей куртуазной литературой трубадуров и миннезингеров. Культ прекрасной дамы вырос в придворной среде светских князей, которые были уже относительно независимы от церковной власти. Дворяне-рыцари уезжали на охоту или на войну, а остающимся дамам нужны были развлечения. И у них были вовсе не религиозные приоритеты, как бы этого ни хотелось мужьям во время их весьма длительного отсутствия в супружеской постели.

Низкая любовь, которой в течение многих веков всё в реальности и ограничивалось, была бы недостойна дам высокого положения и / или происхождения, поэтому адюльтер должен был быть воспет и идеализирован. Возлюбленному было положено страдать и умирать от любви к прекрасной даме, а дама могла его вознаградить за эти любовные муки, хотя мужская сторона считала такое вознаграждение долгом дамы.

С надеждой я гляжу вперед,

Любовью нежной к той дыша,

Кто чистою красой цветет,

К той благородной, ненадменной,

 Кем взят из участи смиренной,

Чье совершенство, говорят,

И короли повсюду чтят.

[6, c. 52].

Конечно, эти любовные игры дамы вовсе не считали изменой мужу, ибо страдали и умирали от любви вовсе не они. Да и для их обожателей воспевание своих страданий вовсе не требовало наличия таковых в реальности. А дама, даже уступая поцелуй или более того, могла оставаться вполне неизменна в своих чувствах к мужу. Когда благоверный возвращался и спрашивал о том как она проводила время в его отсутствие, супруга искренне отвечала: «Сударь! Я молилась за Вас. И Господь меня услышал». Что рыцарь мог возразить?!

Замечательно и то, что и дамы внесли свой незаурядный вклад в куртуазную поэзию трубадуров. Это и графиня Де Диа и Мария Де Вентадорн, и Клара Андузская. В их стихах гораздо чаще, чем у мужчин выплескивались реальные переживания, что позволяет верить и в реальность описываемых чувств:

Вот, милый друг, и все мои писанья –

Примите их, за краткость не браня:

Любви тесна литых стихов броня,

И под напев не подогнать рыданье»

[2, с.179]

И:

«Напомнить бы ему сполна

Прикосновением нагим,

Как ласково играла с ним

Груди пуховая волна!»

[12, с. 76]

Здесь мы видим не только, и не столько дань жанру, сколько самовыражение страстной и глубоко чувствующей натуры. По-видимому, другое положение женщины в обществе помогало им быть более искренними, ибо замужним благородным дамам не надо было никому служить (кроме мужа) и не надо было никого развлекать так, как это делали трубадуры-мужчины. Для них поэтическое творчество представляло в значительно большей степени личностное самовыражение реальных чувств и реальных переживаний, а не только следование культурным образцам и моде. Естественно, что они представляли явное меньшинство авторов и не очень хорошо вписывались в особенности весьма условного жанра. Однако, даже по этим немногочисленным примерам любовной лирики понятно, что женщины были не менее талантливы и их кратковременные сексуальные отношения устраивали в гораздо меньшей степени, чем мужчин, и в те времена.

Для более многочисленной и менее образованной публики создавались немецкие масленичные пьесы XIV и XV вв., в значительной степени посвященные именно сексуальным взаимоотношениям в достаточно откровенной форме. Они могли разыгрываться как театральный спектакль, но могли и читаться вслух. Эти пьесы нравились всем, несмотря на свою непристойность. Более того, женщины были не только слушательницами таких историй, но и активно участвовали в их обсуждении, дополняя изложение сцен сексуальных отношений своим личным опытом.

Одним из первых произведений, где можно с  полным основанием говорить об описании романтической любви, была легенда конца XII в. о корнуэльском рыцаре Тристане и ирландской принцессе, а затем корнуэльской королеве Изольде. Она была изложена разными авторами, но среди наиболее значимых авторов этого времени – нормандский трувер Беруль, англо-нормандец Том (или Томас) и Готфрид Страсбургский.

Главная фабула заключается в любовном треугольнике между ними и мужем Изольды – корнуэльском короле Марке, который к тому же является дядей и воспитателем Тристана. Страстная любовь Тристана и Изольды не могла остаться незамеченной и следуют кары, которых они с помощью божественного провидения избегают. Возлюбленные готовы умереть друг за друга. В версии англо-нормандца Тома Тристан уезжает, дабы снять подозрения с королевы:

«Я так страдаю от разлуки

Что не знавал сильнее муки,

Я всей душою вас люблю

И помнить обо мне молю»

[16, с.117].

Еще более сильные страдания, скорбь и грусть выражает при расставании Изольда. Казалось бы налицо все свойства романтической любви. Однако, не всё так однозначно. В ряде версий, в частности, в версии Беруля, причина их чувств не столько в них, сколько в любовном зелье, которое было подмешано в выпитое ими вино, когда Тристан сопровождал Изольду по дороге к королю. Так считают и сами герои легенды, перекладывая ответственность за свой адюльтер на судьбу. Но у зелья есть срок годности – три года; и к концу этого срока возлюбленные вполне готовы разорвать запретную телесную связь, сохранив «чистую, непорочную любовь».

В варианте легенды у Тома нет зелья, но в разлуке Тристан решается на брак с другой Изольдой, дабы избавиться от страданий по первой. Уже после бракосочетания его начинают еще с большей силой одолевать сомнения не будет ли он таким образом обманывать обеих Изольд, любя одну, но разделяя постель с другой?! Такого рода сомнения и мысли о другой приводят к фиаско в постели, что тоже можно рассматривать как следствие реальной любви к другой. Здесь мы уже видим гораздо более богатый букет переживаний, мыслей и действий, связанных с любовью, чем во всей предшествующей куртуазной литературе. Появляются совершенно новые переживания – грусть, сомнения, ревность. При этом главные действующие персонажи вовсе не удовлетворяются сексуальными отношениями и хотят, чтобы предмет любви был и душевно близок. Это также совершенно новая ипостась понимания любви, открывающая дорогу к современному пониманию романтической любви.

Были ли подобные переживания характерны для реальных людей того времени, остается неясным. Однако, можно предположить, что столь подробно описанные сомнения и другие переживания имели место, пусть не в столь концентрированной форме и не в партнерских взаимоотношениях одних и тех же людей. Скорее всего, можно говорить о персонажах литературных версий этой легенды как о собирательных образах, где собраны все те качества и характеристики, которые авторы считали настолько идеальными, чтобы быть подходящими для воспеваемых возлюбленных.

При этом, для сохранения интриги сюжета героев должны были постоянно подстерегать козни врагов, завистников, тяжелые испытания и многие их поступки должны были быть продиктованы этими обстоятельствами или чувством долга, а вовсе не любовью. Чем сильнее любовь – тем сильней должны были быть препятствия на ее пути. Вполне закономерно, что у Тома Изольда умирает сразу вслед за Тристаном, ибо не может жить без любимого. Создание нового жанра любовной литературы требовало, конечно, собрания элементов всех предшествующих жанров – и рыцарского романа, и куртуазной поэзии,  и примеров-назиданий каноников.  О присутствии последнего жанра говорит в заключении сам автор:

«Я изложил в стихах его

Для красоты и для того,

Чтоб без особого труда

Влюбленные могли всегда

В нем для себя пример найти

И утешенье обрести,

Когда им в том нужда придет,

От тех несчастий и невзгод,

Мучений, горестей, обид,

Какие нам любовь сулит»

[16,  с.185].

Здесь усиливается античная традиция в понимании любви, которая затем может быть отслежена вплоть до XIX в.: любовь – почти неизбежная душевная болезнь, которая приводит к помутнению разума и к множеству опрометчивых поступков, но придает жизни краски и ведет к непродолжительному блаженству и продолжительным страданиям. Счастье и любовь превращаются в совершенно несовместимые явления. Как позже это провозгласит Вийон в своем стихотворном рефрене: «Как счастлив тот, кто не влюблен».

Однако, в варианте легенды Готфрида Страсбургского, где пример-назидание занимает еще большее место, любовь, правда, лишь в контексте супружеских отношений, имеет уже гораздо более положительную коннотацию. Он предупреждает мужей от злоупотребления запретами и слежкой и требует от них уважения, нежности и доброты.

«Нет, - только нежность с добротой

Права имеют над женой.

Об этом помнить все должны,

Кому важна любовь жены.

Ведь как жена ни хороша,

но портится ее душа

От многочисленных обид, -

И тут к измене путь открыт»

[16, с.203].

Здесь мы уже видим не только признание женской любви, но и развитие понимания любви как сложного процесса построения партнерских взаимоотношений, который зависит от обоих супругов в не меньшей степени, чем от любых внешних обстоятельств. Любовь требует, согласно этим наставлениям, не только ласк в постели, но и теплоты отношений вне нее. Готфрид развивает советы Плутарха настолько, что такого рода рекомендации могут  быть полезны и современным мужьям.

В том же XII в. Кретьен де Труа написал куртуазный роман «Эрек и Энида», где описана история счастливой любви между высокородным рыцарем и скромной девушкой из обедневшей дворянской семьи. Любовь настолько захватывает Эрека, что он забывает о своем рыцарском долге, но сама Энида ему об этом напоминает. Дабы вернуться к рыцарской службе, он старается подавить в своем сердце любовь и стать суровым и жестоким. Энида остается ему верна и в его новом обличье, что приводит к тому, что после совершения рыцарского деяния Эрек снова возвращается к нежной любви, но без потери чувства долга. Тем самым, любовь здесь не только показана взаимной и счастливой, но и не создающей препятствий на пути выполнения социального долга. Правда, в последующих романах Кретьена де Труа любовь уже не выглядела столь всепобеждающей и совместимой с рыцарским долгом.

Известную конкуренцию трубадурам и миннезингерам составили в XII–XIII вв. бродячие школяры – ваганты. Ваганты увлекались искусством и могли поразить дам необычными сюжетами и ученостью в виде латинских афоризмов. Их описания сексуальных сцен с использованием латинской терминологии вносило известное разнообразие в описание традиционных сюжетов и могло служить  средством возбуждения любовного интереса.

«Он мне сорочку снять помог,

корпоре детекта,

и стал мне взламывать замок,

куспиде эректа.

Вонзилось в жертву копьецо,

бене венебатур!

И надо мной – его лицо:

лудус комплеатур!»

[26, с. 435]

Расцвет в XIII в. жанра фаблио – сатирических стихотворных историй – расширил круг описываемых персонажей. В него вошли уже многие представители третьего сословия, но посвящены фаблио не столько описаниям реальных перепитий жизни горожан, сколько обличением и осмеянием их нравов. Тем самым продолжалась в новой форме античная традиция, заложенная еще в «Характерах» Теофраста. Хотя в них высмеивается и отношение мужей к своим женам как к собственности, и, соответственно, желание жен наставить рога своим мужьям оправдывается, тематика любви там почти полностью заменяется удовлетворением сексуальных потребностей.

Скорее всего, только в эпоху Возрождения и Новое Время появляется уже более реалистическое описание романтической любви не только как ритуальной процедуры и идеала, но и как реального чувства и отношения между реальными людьми. Ренессансная новелла уже не морализует, а описывает реальных людей в их индивидуальных и разнообразных жизненных проявлениях. А любовь приобретает уже вполне всеобщий характер и становится основополагающей силой.

Когда в начале XIV в. Данте заканчивал свою «Божественную комедию» словами:

«Здесь изнемог высокий духа взлет;

Но страсть и волю мне уже стремила, 

Как если колесу дан ровный ход,

Любовь, что движет солнца и светила» [11], то он понимал смысл последней строки не только и не столько как поэтический образ и метафору, сколько как реальное описание и объяснение мироздания. Для людей эпохи Возрождения, которые пытались восстановить античный пантеон и античную мифологию, любовь и вражда богов вызывают природные явления, а страсти людей – военно-политические. А иногда люди, у которых боги похитили разум и убили любовь, начинают войны.

Сонеты современника Данте – Петрарки, посвященные мадонне Лауре, еще напоминают оды трубадуров:

Был день, в который по Творце вселенной

Скорбя, померкло Солнце... Луч огня

Из ваших глаз врасплох настиг меня:

О госпожа, я стал их узник пленный!

[11, с.247].

Однако, здесь уже появляется и рефлексия художественной условности, дающей иллюзорную картину любовных отношений:

Влюбленных дум полет предначертан

К Верховному, ея внушеньем, Благу.

Чувств низменных - тебе ль ласкать обман?

[11, c.  254].

В этих сонетах представлен уже гораздо более богатый спектр далеко не однозначных любовных переживаний. При этом Петрарка отмечает высокую ценность  и неразделенной романтической любви:

Благословен день, месяц, лето, час

И миг, когда мой взор те очи встретил!

Благословен тот край и дол тот светел,

Где пленником я стал прекрасных глаз!

[11, с. 271].

 Правда, поэт тем самым показал, что высокая романтическая любовь не является любовью к конкретному человеку, а скорее к эстетическому идеалу. Такое понимание возвращает нас к «Пиру» Платона и понятию истинной любви, изложенному там Диотимой. Петрарка блестяще воплотил в своем творчестве эту идею Античности, что и составляло одну из важнейших задач творцов Ренессанса. При этом, он вполне очевидно высветил и то, что истинная любовь по Платону не имеет прямого отношения к романтической любви между конкретными мужчиной и женщиной, впрочем, также как и к однополой любви.

В XV в. у замечательного и беспутного поэта Франсуа Вийона, далекого от идеалов истинной любви, появляется и рефлексия реальных мужских ожиданий женской привлекательности и любви:

Чарует не лицо - личина,

Которая на нем надета.    

Отнюдь не красоты картинной

Ждет друг от своего предмета,

Но нежности, тепла, привета...  (Баллада-завет прекрасной оружейницы гулящим девкам, пер. Корнеева)

 Не находя этого, происходит  разочарование в любви, как в чем-то весьма неустойчивом и обманчивом. Его собственное разочарование в очередном любовном романе чрезвычайно рельефно представлено в Двойной балладе о любви:

Любовь и клятвы – лживый бред!

Меня любила только мать.

Я отдал всё во цвете лет,

Мне больше нечего терять.

Влюбленные я в вашу рать

Вступил когда-то добровольно;

Забросив лютню под кровать,

Теперь я говорю: «Довольно!»

[9, с. 97]

Автора блестящих строк «Я – Франсуа, чему не рад. Увы, ждёт смерть злодея. И сколько весит этот зад,  узнает скоро шея» [9,с. 188] вряд ли можно упрекнуть в неискренности или в искажении реальности. Из его стихов, в которых он вовсе не стремился польстить сильным мира сего и потенциальным заказчикам его поэзии, можно вполне однозначно понять, что в середине XV в. влюбляются почти все. При этом он вполне допускает и любовь женщины к мужчине (Жалобы прекрасной оружейницы), причем такую же безответную и несчастную как любовь мужчины. Для Вийона любовь – прекрасная бабочка-однодневка, красота которой прямо пропорциональна страданиям жертв этой красоты. Он допускает  возможность и взаимной любви, но еще более кратковременной и обреченной на гибель, что впрочем не останавливало влюбленных.

«Любовь лишь тем и хороша,

Что в ней всегда свободны оба

И выбирать вольна душа.

Разлюбит – удержи попробуй!»

[9, с.93]

Такая квинтэссенция романтической любви открывала для европейской литературы и искусства совершенно новое измерение человеческих отношений – самоопределение своих самых важных отношений. Наличие любви оправдывает и сексуальную связь, и потери средств и тяжелые последствия, в то время как ее потеря оправдывает разрыв партнерских отношений. Такое представление дожило до наших дней и носит амбивалентный характер, ибо ослабление сексуального влечения к партнеру часто интерпретируется как потеря любви со всеми вытекающими организационными последствиями.

В XVI в. появляется уже целая плеяда замечательных поэтов, писателей и драматургов, которые выводят любовь на авансцену. Ронсар и Дю Белле, Донн и Шекспир, Марло и Сервантес подняли романтическую любовь на невиданную нравственную высоту и утвердили ее приоритет над любыми формальными и неформальными установлениями. Одновременно, стала исчезать схематичность и героизация возлюбленных, характерная для рыцарских и куртуазных  сочинений. Возлюбленные стали изображаться уже обычными людьми, загорающимися от присутствия другого человека, что меняло всю их жизнь и наполняло ее новым смыслом. В отличие от непристойных деревенских историй, здесь уже процесс ухаживания включал эстетически привлекательную переписку и развернутый диалог. При этом, чувство любви начало обладать известной динамикой, не всегда сводимой к сексу, особенно у женщин, которые чаще всего лишь шли навстречу пожеланиям мужчин.

С одной стороны, сохраняется традиционный стереотип сиюминутного сексуального влечения – жизнь коротка и надо любить пока живы и способны на это;  с другой стороны, появляется идея любви как проекта светлого будущего. У Ронсара мы находим первую ипостась:

«Так поспешим, пока, взывая,

Манит любви пора живая,

Любить, сбирать желаний плод;

Любовь пусть в каждой жилке бьется,

Нетерпелива смерть: ворвется –

Услады наши унесет»

А Джон Донн в своем стихотворении рисует прямо топографический образ чувства любви как порождающей силы, который удивительным образом перекликается с психологическими представлениями ХХ в.:

«Растет любовь, и множатся мечты,     

Кругами расходясь от середины,     

Как сферы Птолемеевы, едины,

Поскольку центр у них единый – ты». 

[14,с.26].
 

В 1930-х годах замечательный психолог Курт Левин предложил топологическую теорию личности, согласно которой поведение человека определяется не только его потребностями и мотивами, но и свойствами внешнего окружения – полем, где более ценные объекты задают и наиболее сильные притяжения – силы-векторы, направляющие поведение человека. Как было показано в одной из наших работ, наиболее сильное и долгосрочное воздействие на все поведение человека оказывает именно предмет любви [8].

У Донна мы встречаем и понимание приоритета внутренней красоты возлюбленной над внешней: «Кто красоту узрел внутри, Лишь к ней питает нежность, А ты – на кожи блеск смотри, Влюбившийся во внешность!» [14, с. 10].

Особое место в литературе XVI в. занимает «Гептамерон» Маргариты Наваррской сестры короля Франциска I. Новеллы Гептамерона представляли литературные обработки анекдотических историй того времени и, что главное, сопровождались моральными назиданиями и обсуждениями в благородной компании. Так как при обсуждении возникали гендерные споры вокруг соотношения сексуального и духовного компонента любви, можно предположить, что гендерные различия в интерпретации этих историй в большей или меньшей степени отражали и реальное положение вещей.

Так один из участников этого обсуждения кавалер Симонто вопрошал: «…неужели можно считать благородной женщину, у которой нет ни жалости, ни милосердия, ни любви и которая к тому же жестока?».  Ему отвечала Парламанта: Милосердие и любовь у нас должны быть, но слово «жестокость» настолько неуместно, когда говорят о женщине, что не может не задеть нашу честь. В самом деле, не быть жестокой – означает оказать ту милость, о которой вас просят, а ведь всем хорошо известно, какой милости домогаются мужчины» [20, с. 407–408]. Филипп Депорт выражает подобное недовольство «жестокостью» женщин в стихотворных строчках: «Скажите только "да", улыбкою блесните, что вся – любви привет… Душа без дружества! К мольбам моим глухая, Холодная скала!» [13].

К тому же, в новеллах Возрождения можно найти и описание случая смерти молодого человека от любви, что  в реальности не могло быть прямым следствием несчастной любви. Однако, судя по литературе того времени, такой сомнительный аргумент регулярно использовался мужчинами в их домогательствах, в отличие от женщин, которые в параллельной ситуации стремились лишь создать подходящую ситуацию для сексуальных отношений  [5, новелла V, с. 308–316].

Понятно, что при этом любовные романы мужей, вплоть до XIХ в., рассматривались как вполне нормальное явление, порождающее лишь риск оказаться жертвой мести мужа-рогоносца или отца соблазненной. Придворный летописец Екатерины Медичи конца XVI – начала XVII в. Пьер де Бурде́йль (Бранто́м) в своих записках «Галантные дамы» приводит целую галерею убийств на почве ревности. При этом чаще всего жертвой всё-таки оказываются неверные жены, а не их любовники.

Так в XV в. был широко распространен сюжет о любви молодых людей из враждующих семей. Наиболее ярко этот сюжет был представлен в  «Маленькой истории о любви Леоноры де'Бради и Ипполито Буондельмонте» (1470) великого гуманиста Леоне Баттиста Альберти, и, особенно, позднее в новелле «История  двух благородных влюбленных» о Джульетте и Ромео (1524) Луиджи да Порта. У Луиджи действие происходит в Вероне, где враждуют семьи Каппелетти и Монтекки. Ромео из рода Монтекки приходит на бал в дом Каппелетти и там происходит их первая встреча и вспыхивает любовь. Чувства развиваются очень быстро и вскоре они решают соединить свои жизни, доверив процесс обручения знакомому францисканскому монаху Лоренцо. Однако, после этого в уличной стычке Ромео убивает Тебальда из враждебного рода и его навечно изгоняют из Вероны. Во время его отсутствия родители, видя  грусть и страдание Джульетты, решают ее выдать за другого жениха, что являлось обычной практикой. Она просит у Лоренцо яд, дабы умереть, но не выходить замуж за другого. Тот дает ей лекарство, которое должно погрузить ее в летаргический сон на двое суток, что позволит ей затем незаметно выбраться из семейного склепа и убежать с Ромео. Однако, Ромео, не будучи предупрежденным, находит ее в склепе, и, будучи убежденным в ее смерти, совершает самоубийство. То же самое совершает и Джульетта, когда просыпается от летаргического сна. На их похоронах происходит примирение двух враждовавших семей.

Изложение этой истории Шекспиром считается одной из вершин литературных описаний романтической любви Нового времени. Шекспир лишь весьма незначительно расширил версию Луиджи да Порта и придал ей стихотворную форму, более подходящую для театральной постановки.  Театральная постановка имела успех. То же самое с еще большим успехом Шекспир сделал с сюжетом про датского принца Гамлета, использовав для этого замечательный рассказ Франсуа де Бельфоре по материалам истории XII в. Саксона Грамматика.

С легкой руки немецких романтиков XVIII – XIХ в., образ вечной любви Ромео и Джульетты, побеждающей смерть, стал визитной карточкой романтизма. Жизнь без любви к единственному избраннику невозможна. Но и счастливая романтическая любовь невозможна. История самопожертвования из-за любви повторилась на новом уровне, однако, без любовного треугольника как это было в легенде «Тристан и Изольда».

Почти столь же популярной стала его драма «Отелло», которая почему-то считается историей ревнивца, но правильней было бы считать это историей беззаветной любви. Персонаж Шекспира вовсе не ревнив. Просто его подчиненный – интриган Яго – ставит Отелло  в безвыходное положение, ибо по нормам того времени неверная жена заслуживает смерть. Доказательство неверности, представленное подчиненным, а подарок интимного предмета – платка – предполагает очевидную вину, является публичным актом, от которого Отелло не может отмахнуться. Любовь и здесь сильнее страха смерти. Поэтому Отелло отказывается жить, потеряв любимую. Взаимная любовь  снова оказывается трагической и не совместимой с жизнью.

В конце XIХ в. Оскар Уайльд в «Балладе Рэдингской тюрьмы» блестяще выразил этот внутренний трагизм любви:

«Ведь каждый, кто на свете жил,

Любимых убивал,

Один - жестокостью, другой -

Отравою похвал,

Коварным поцелуем - трус,

А смелый - наповал.

Один убил на склоне лет,

В расцвете сил - другой.

Кто властью золота душил,

Кто похотью слепой,

А милосердный пожалел:

Сразил своей рукой». (пер. Н.Воронель)

[31]

В XXXVII новелле анонима главный герой – ревнивый муж – знакомится с этими литературными произведениями высокого Возрождения лишь для того, чтобы узнать все способы какими жены обманывают мужей, дабы обезопасить себя от подобного [15, с. 331–5]. Впрочем, это его самого не спасло от рогов, ибо творчество и в этой сфере неисчерпаемо, а адюльтер был практически всеобщей формой сексуальных отношений.

В конце XVIII в. Гёте написал свой ранний роман «Страдания юного Вертера» в форме писем к другу, который стал знаменем немецкого романтизма, и одновременно, образцом для реалистического описания романтической любви. Вертера поражает в его предмете любви – Лотте – не только ее красота, но и ее способности и личностные качества, которые полностью соответствуют его идеалам. При этом его эстетические и интеллектуальные  критерии оценки людей весьма высоки, что проявляется в достаточно критическом отношении к подавляющему большинству общества, включая и непосредственного начальника, когда он ненадолго оказывается на службе.

В описании влюбленности также фигурирует характерный реликт прошлых веков – сравнение этого состояния с болезнью. Так он пишет своему другу: «А если перед тобой несчастный, которого медленно и неотвратимо ведет к смерти изнурительная болезнь, можешь ты потребовать чтобы он ударом кинжала сразу пресек свои мучения?» [10,8 августа, с. 548]. Его возлюбленная предназначена другому и этот другой вызывает скорее симпатию и уважение у Вертера, чем ненависть и желание отбить у него невесту. Высокие моральные принципы не позволяют ему разрушить эти отношения и он решает уйти из жизни, дабы не мешать счастью этой пары. Любовь и здесь оказывается несчастной и тоже несовместимой с жизнью. Однако, здесь герой уже руководствуется высокими нравственными идеалами и ценностями, которые возносят его любовь на платоновскую высоту и задают эталон высоких чувств для XIХ в.

В XIХ в. появляется и более ли менее реалистическая литература романтической любви. Это, прежде всего, романы Бальзака, Ибсена, Флобера, Гийерага, Жорж Санд, Мопассана, Остин и Стендаля.  Так, например, в своем трактате о любви Стендаль говорит о семи стадиях любви: 1) Восхищение; 2) Представление поцелуев; 3) Надежда физического наслаждения; 4) Чувственная любовь; 5) Первая кристаллизация (идеализация всех проявлений возлюбленных); 6) Рождение сомнения в правильности и надежности отношений; 7) Вторая кристаллизация. Несмотря на явную беллетризацию реального чувства, Стендаль признает в этом трактате превосходство женщин в связи любви с сексуальным удовлетворением.

В то же время, лицеисты и университетская публика начинают задавать более высокую планку духовной близости в любви:

«Есть что-то в ней, что красоты прекрасней,

Что говорит не с чувствами – с душой;

Есть что-то в ней над сердцем самовластней

Земной любви и прелести земной» (Она)

[29]

Для автора – замечательного лирического поэта XIХ в. Евгения Баратынского эта любовь душевного толка вовсе не исключает  чувственную любовь к тому же предмету, но уже претендует на верховодство. В своем «Оправдании», написанном, скорее всего, для ревнующей и обиженной возлюбленной, он рассматривал свой флирт с другими дамами, как мимолетные чувственные увлечения, не влияющие на его душевную любовь только к ней. Но в XIХ в. такое утверждение приоритета душевного над телесным встречается далеко не часто даже в любовной лирике.

Конечно, события ХХ в. внесли значительный драматизм в представление чувств возлюбленных. От сентиментализма XVIII – XIХ вв. осталось весьма мало следов, ибо почти не осталось социальных групп, совершенно свободных от рутинных забот и труда. Женщины стали равноправными практически во всей социальной жизни и женские романы все меньше стали носить поло-ориентированный характер. Женская поэзия также приобрела более интегрированный и плюралистический характер, признавая разные формы и сюжеты любви, не потеряв при этом в своей эмоциональности.

Слушай! если звезда, срываясь…

Не по воле дитя с ладьи

В море падает… Острова есть,

Острова для любой любви…

(Клинок, Цветаева, 1980)

[32, с.260]

Страсть вовсе не исчезает, но приобретает другой ритм и другую амплитуду. Чувственная любовь сохраняет все свои права и в ХХ в. Возвышенная – вовсе не означает неземная:

— Мой! — и о каких наградах

Рай — когда в руках, у рта:

Жизнь: распахнутая радость

Поздороваться с  утра!  

[32,с.197]

При этом мы встречаем и аллюзии трагического восприятия любви далекого прошлого:

Так писем не ждут,

Так ждут — письма.

Тряпичный лоскут,

Вокруг тесьма

Из клея. Внутри — словцо.

И счастье. — И это — всё.

Так счастья не ждут,

Так ждут — конца:

Солдатский салют

И в грудь — свинца

Три дольки. В глазах красно́.

И только. И это — всё.

[32, с.258]

На новом витке развития общества и культуры к пониманию чувства любви снова возвращается ренессансный трагизм невозможности счастливой любви, что было неизбежно для кровавого ХХ в. Однако, в любовной лирике мы находим уже гораздо более широкую палитру оттенков и рефлексивных переживаний, что подтверждается и письмами. Так Марина Цветаева писала своему любимому: «Пока я Вас люблю, Вы всегда найдете меня между собою и мною; никогда в Вас или во мне. В пути, как струя воды, как поезд» [33]. Ядро любви уже обнаруживается не в каждой отдельной душе, как это было раньше, а в самом взаимодействии возлюбленных.

Конечно, невозможно объять всю великолепную любовную литературу ХХ в., но вполне очевидна ее преемственность с текстами многочисленных предшественников в бесконечной череде веков.

Заключение

Вряд ли правомерно говорить о более правильном или более точном понимании и отражении чувства романтической любви на разных исторических этапах европейской литературы. Но можно говорить об известном обогащении понимания любви во всех ее ипостасях от Античности до ХХ в.

 Неизменным на всех этих этапах остается признание чувственной, сексуальной составляющей романтической любви. Также неизменным остается признание сочетания положительных эмоций с отрицательными, эйфории со страданием. В то же время, коннотация любви становится всё более положительной, причем всё менее завязанной лишь на сексуальное удовлетворение.

В Новое и Новейшее время все большее признание в литературе приобретает любовь как известный синтез телесного и душевного интереса, заботы и симпатии к другому человеку. В свою очередь, эмансипация женщины и изменение характера межполовых отношений привело к тому, что во второй половине ХХ в. такая любовь была признана важнейшим условием – краеугольным камнем брака и семьи. Понимание любви становится все более многоплановым и интерактивным, отражающим реальность партнерских взаимоотношений. При этом взаимоотношения, основанные на любви, при всей своей индивидуализированности носят личностно обогающий, но хрупкий характер [8].

1. Avgustin Sv. Ispoved' [Elektronnyy resurs] / Avgustin Avreliy. Kniga chetvertaya, II. - URL: http://www.wco.ru/biblio/books/ispowed/Main.htm

2. Anduzskaya K. Poeziya trubadurov. Poeziya Minnezingerov. Poeziya Vagantov [Tekst]. - M.: Hud. lit-ra, 1974.

3. Bandello M. Iz «Novell», Chast' pervaya, novella III [Tekst] / M. Bandello // Evropeyskaya novella Vozrozhdeniya. B-ka vsemirnoy literatury. - M.: Hudozhestvennaya literatura.1974.

4. Baratynskiy E.A. Stihotvoreniya. B-ka poeta. Malaya seriya [Tekst] / E.A. Baratynskiy. - M.; Sovetskiy pisatel', 1947-1952.

5. Bargal'i Sh. Iz «Zabav». Novella V [Tekst] / Baral'i // Evropeyskaya novella Vozrozhdeniya. B-ka vsemirnoy literatury. - M.: Hud. lit-ra , 1974.

6. Bernart de Ventadorn [Tekst] / De Ventardorn Bernart // Poeziya trubadurov. Poeziya Minnezingerov. Poeziya Vagantov. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1974.

7. Brantóm P. Galantnye damy [Tekst] / P. de B. Brantom. - M.: Azbuka-Klassika, 2007.

8. Breslav G. Kompozicionnaya teoriya emociy: k ponimaniyu moral'nyh emociy i lyubvi [Tekst] / G. Breslav // Psihologiya. Zhurnal Vysshey Shkoly Ekonomiki.T. 12, № 4, s.81-102, 2015.

9. Viyon F. Stihi [Tekst] / F. Viyon. - M.: GIHL. 1963.

10. Gete I. Izbrannye proizvedeniya. Stradaniya yunogo Vertera [Tekst] /I. Gete. - M.: GIHL,1950.

11. Dante A. Bozhestvennaya komediya [Tekst] / A.Dante. - M.: Nauka, 1968.

12. Dia B. de [Tekst] / B. de Dia // Poeziya trubadurov. Poeziya Minnezingerov. Poeziya Vagantov. - M.: Hud. lit-ra, 1976.

13. Deport F. [Tekst] / F. Deport // Poety Vozrozhdeniya. - M.: Goslitizdat, 1955.

14. Donn D. Stihotvoreniya i poemy. Literaturnye pamyatniki [Tekst] /D. Donn - M.: Nauka. 2009.

15. Evropeyskaya novella Vozrozhdeniya. B-ka vsemirnoy literatury [Tekst]. - M.: Hud. lit-ra, 1974.

16. Legenda o Tristane i Izol'de [Tekst]. - M.: Nauka, Literaturnye pamyatniki. 1976.

17. Lukian Samosatskiy. Razgovory geter. B-ka antichnoy literatury [Tekst] / S. Lukian. - M.: Hud. lit-ra, 1987.

18. Mandel'shtam O. Sochineniya [Tekst] / O. Mandel'sham. T.1.- M.: Hud. lit-ra.1990.

19. Menandr. Bryuzga [Tekst] / Menandr // Menandr. Komedii. Gerod. Mimiamby.B-ka antichnoy literatury. M. Iskusstvo, 1984.

20. Navarrskaya M. Geptameron [Tekst] / M. Navarrskaya. - M.: Nauka, Literaturnye pamyatniki. 1976.

21. Petrarka F. Izbrannoe [Tekst] / F.Petrarka. - M.: Hud. lit-ra, 1974.

22. Plavt T.M. Osly. Izbrannye sochineniya [Tekst] /Tit Makciy Plavt. - M.: Hud. Lit-ra. 1967.

23. Platon. Pir. Sochineniya v 3-h t. T.2 [Tekst] / Platon. - M.: Mysl', 1970.

24. Plutarh. Moralii. Sochineniya [Tekst] /Plutarh. - M.: «EKSMO-Press»,Har'kov «Folio», 1999.

25. Porto Luidzhi da. Istoriya dvuh blagorodnyh vlyublennyh [Tekst] / L. Da Porto// Evropeyskaya novella Vozrozhdeniya. B-ka vsemirnoy literatury. M. Hud. lit-ra.1974.

26. Poeziya trubadurov. Poeziya Minnezingerov. Poeziya Vagantov [Tekst]. - M.: Hud. lit-ra, 1974.

27. Ronsar P. de [Tekst] / P'er de Ronsar // Poety Vozrozhdeniya. - M.: Goslitizdat, 1955.

28. Sapfo A. Hrestomatiya po antichnoy literature v 2 tt., t. 1 - «Grecheskaya literatura», pod red. N.F. Deratani, N.F Timofeeva. T. 1 [Tekst] / Sapfo. -M.: Prosveschenie, 1965.

29. Stendal' M-A. B. O lyubvi / M-A.B. Stendal' // Sobranie sochineniy v 12 tomah. T.7. - M.: Pravda, 1978.

30. Trua K. de Erek i Enida. Klizhes [Tekst] /K. de Trua. - M.: Nauka, 1980.

31. Uayl'd O. Ballada Redingskoy tyur'my [Tekst] / O.Uayl'd, per. N.Voronel'. - M.: 1960.

32. Cvetaeva M. Sochineniya v 2-h t. T.1 / M. Cvetaeva. - M. Hud. lit-ra, 1980.

33. Cvetaeva M. Florentiyskie nochi, pis'mo tret'e [Elektronnyy resurs] / M. Cvetavea. - URL: http://brb.silverage.ru/zhslovo/sv/tsv/?r=proza&id=4

34. Empedokl. Antologiya mirovoy filosofii V 4-h tomah. T. 1, ch. 1 i 2 / pod red. V.V. Sokolova i dr. - M.: Mysl', 1969.

35. Schatz, S. L. Lewis Carroll's Dream-child and Victorian Child Psychopathology. Journal of the History of Ideas. 2015, Vol. 76 (1), 93-114.

36. Sari N K. Thompson’s Self-Efficacy in Katherine Anne Porter’s Noon Wine. Litera Kultura. Volume 5 (3) 2017, 53-63.